Тулбуре (Бырду) Мария Васильевна, 1943 г. р. село Пашканы Лэпушнянского района (сегодня район Хынчешть).

Прошу Вас, госпожа Тулбуре, расскажите, пожалуйста, где и когда Вы родились, какой была ваша семья…

 

Родилась я 25 января 1943 года в селе Пашканы Лэпушнянского, позднее Котовского, ныне Хынчештского района. Мать – Самсон Евдокия Степановна, родом из села Болцун, отец – Бырду Василий Васильевич из Пашкан. Родители вступили в брак в 1942 году или в конце 1941 года. Свидетельство о браке сохранилось, так что это можно уточнить. Я была в семье единственным ребенком, остальные братья и сестры родились уже в Сибири. Отца я не видела с момента своего рождения и до 1954 года.

 

Что случилось с Вашим отцом?

 

Его заключили в тюрьму.

 

Это случилось в 1944 году?

 

Думаю, что это произошло в 1944 или в 1945 году… Мы об этом никогда не говорили…

 

Во всяком случае, это произошло уже после возвращения советской армии?

 

Представляю, что когда вернулись русские, во всяком случае, это выглядит логично…

 

А за что его арестовали и бросили в тюрьму, после удалось узнать?

 

Об этом никто никогда не говорил…, мать мне об этом ничего не говорила. Я, к сожалению, не знала, почему об этом не распространялись. Он тоже ничего не рассказывал. Я даже сводную сестру Юлию спрашивала (дочь отца от другого брака – а. т.) – она тоже не знает. Думаю, что лишь в архиве можно что-то разузнать об этом деле.

 

Проживали, мы, значит, в Пашканах. Из семьи с нами никого не было – всех депортировали еще в 1940 году.

 

Кого всех?

 

Все – это дедушка (отец моего отца) Бырду Василий, его жена – бабушка Мария и их дети – трое или четверо сыновей, среди них мой отец, тогда еще неженатый.

 

А его что, не депортировали?

 

Я думаю, что его тоже депортировали, но он, видимо, сумел сбежать. Ума не приложу, почему отца могли посадить в тюрьму.

 

В Пашканах мы с мамой жили в очень большом дедушкином хозяйстве. Их сослали, а мы с мамой остались. По ее рассказам, она была сама почти ребенком – 1922 года рождения, было ей тогда чуть больше двадцати лет и на ее плечи легло все это хозяйство.

 

А потом кто-нибудь из семьи дедушки Бырду вернулся из ссылки?

 

Да, вернулись… и как только они вернулись, мать возвратилась в Болцун, где жили мои другие бабушка с дедушкой – ее родители. Как только бабушка (со стороны отца – а.т.) со своими сыновьями вернулась… без дедушки, мать перебралась в Болцун.

 

В каком году это было?

 

Это было, кажется, после или во время голода 1946 года. Кто его знает, в каком году это было, но в память врезался такой эпизод… В Пашканах устраивали кумэтрию (крестины – а.т.) , а бабушка, как я понимаю, была женщина своенравная… Нас, ребятишек, собралось много и все сидели на лавке. Вдруг входит бабушка с какими-то вилками, да как завопит: «Это что?! Вилки?!». Да как бросит их на пол – разлетелись те вилки по всем углам – видимо, нечисто помыли.

 

Больше про бабушку ничего не помню, даже как она выглядела, но этот случай врезался в память. Мы тогда все перепугались и за печку спрятались (улыбается). Мама не зря в Болцун сбежала. Бабушка была железная женщина (смеется…).

 

Дедушка так и не вернулся? Помер?

 

Нет… Думаю, что его расстреляли. Бабушка с сыновьями вернулась, но отца уже не было.

 

И что с ними, всеми, стало?

 

Все остались в Пашканах и до сих пор там живут…

 

В 1949 году их не депортировали?

 

Не знаю…, ничего не могу вам сказать. Надо, как-нибудь поехать в Пашканы, проведать да и разузнать.

 

Какие еще детские воспоминания связывают вас с Пашканами?

 

Помню, мать однажды оставила меня с каким-то ребенком, девочкой. Дело, видимо, было зимой, поскольку в доме было холодно. На окне, прикрытом ковриком, была тарелка с сахаром. Долго мы «путешествовали» впотьмах к окну, и все пробовали этот сахар. Возвращались и снова шли к окну (смеется…). Не знаю, кто была эта девочка, но думаю, что если бы я туда поехала, то она бы меня узнала.

 

Помню еще, что там же, в Пашканах, я обожгла себе коленку. Я тогда еще маленькая была, на карачках ползала. Мама, видимо, оставила печную заслонку на полу, и я обожгла себе коленку, до сих пор ее чувствую. Она не смогла меня вылечить и овезла в Болцун, к бабушке Кристине. Помню, какие там комнаты были и как меня держали связанной в закутке за печкой, чтобы я не двигалась, видимо, меня, таким образом лечили а я очень громко кричала. Боли не помню, ничего не помню, а вот место это за печкой и мой крик – запомнились.

 

С Пашканами у меня связано еще одно воспоминание, времен голода 46 – 47 годов. Люди тогда ходили по домам и попрошайничали. Однажды зашел к нам какой-то человек, и мать дала ему горсть подсолнечных семечек. И он, стоя на пороге, разом бросил эти семечки в рот и съел их вместе с мезгой. Меня этот человек очень напугал – он был очень худым, истощенным, тонким, высоким и темным – таким он мне запомнился, этот необычный человек.

 

А вы от голода не пострадали?

 

Ну, если у матери были семечки, мы, видимо, от голода не очень страдали. Мы не очень голодали.

 

А какое хозяйство было в Пашканах?

 

Кроме того, о чем я рассказала, больше ничего не помню.

 

Ну, хорошо, а в Болцуне?

 

Думаю, что в Болцуне мы были тоже во время голода, поскольку помню, что обижалась на дедушку, который давал мне мало еды, да к тому же, без хлеба. Он мне говорил: «Поешь, Мэриоара! Вот фасолевая похлебка…» - или что там было.

 

Кроме этих моментов были и другие, более приятные. Там у меня были двоюродные братья, почти ровесники, с которыми я любила играть – Михай и Нику. Михай был 1941 года рождения, а Нику был мой ровесник – 1943 года рождения.

 

А чьи были эти братья?

 

Наш дом стоял возле церкви. Он казался мне очень большим, а рядом с нашим домом, по правую руку по направлению к воротам, жил дядя Ион – мамин брат (он умер от тифа в 1948 году и похоронен там же, где и мама – в Ниспоренах). Его жена была тетя Нина (как я ее тогда называла), их сыновья и были моими двоюродными братьями. Старшего брата Сашу, который был 1934 года рождения, я не знала, он к тому времени куда-то уехал. Он больше с матерью моей общался. Миша был на два года старше, и я с ним меньше играла, а с Нику мы были ровесники – я родилась в январе, а он в феврале. Когда все отправлялись на работу в поле, нас оставляли дома одних.

 

Однажды, дело было весной, оставили нас одних дома, и мы пошли на огород. Там уже пробивались стрелки лука. Мы оторвали по хвостику, попробовали – понравилось. Решили его весь вырвать и съесть. Сказано – сделано. Вырвали мы этот лук, а что с ним делать, ведь не съешь же? Мыкались мы с этим луком, да куда его девать? Наш пес дремал на приступочке, мы к нему: «Тэркуч, на Тэркуч! Кушай лучок!» Да куда там, какой нормальный пес будет лук есть? (смеется). Ну и досталось же нам с Нику в тот раз.

 

Нику жил в Одессе, умер уже… Помимо Саши, Миши и Нику, была еще их сестра Люба, которая и сейчас живет в Унгенах, приезжает в Ниспорены и навещает Георгия и Нину.

 

В школу вы не ходили?

 

Пойти в школу я не успела, но ребенком была очень активным. Мать меня водила в школу, и я получала там игрушки и всякие премии. Даже Дед Мороз мне подарок подарил, за то, что я песенки пела и стихи читала. Мамин свояк был в школе директором, поэтому я там пользовалась особым положением. Как мы потом узнали, после нашего выселения, наш дом отдали под школу.

 

А в Болцуне, какое хозяйство было?

 

Когда перебрались туда, мать рассказывала, что там было около 60 овец, лошади, волы, я их не считала. Про овец знаю, потому что дед не хотел отдавать их в колхоз, когда тот был создан. Мать рассказывала, что она вступила в колхоз и ее приняли, поскольку мы считались отдельной семьей. Она даже была в колхозе звеньевой.

 

Помню, так же, как однажды все ушли по делам, а меня и Нику опять оставили одних – это было у них дома. Нику уже встал, а я еще спала. Когда открыла глаза, то увидела мышь, но это была не мышь, а здоровая рыжая крыса. Она стояла у самого входа в нору, когда я попыталась встать на ноги, но побоялась, я сказала «Кыш!» и она юркнула в нору. Только я хотела спуститься с кровати, а она тут как тут. Это продолжалось довольно долго. Мне, кажется, что в тот день я так и не слезла с кровати из-за той рыжей крысы (смеется).

 

Как только нас с Нику оставляли без присмотра, мы обязательно что-нибудь выкидывали. Например, нам нравились сырые яйца. Мы забирались в курятник и выпивали их на месте. Бабушка за нами уследить не могла – она была женщина грузная, скончалась в 1948 году. Дед же был более подвижный и стройный. Он регулярно проверял курятник, но яиц не находил и спрашивал куда яйца подевались. Однажды он пришел домой пораньше и настиг нас в самый неудобный момент, когда мы задом наперед спускались по лестнице, держа в каждой руке по яйцу. Пережитый тогда стресс надолго запомнился.

 

Вот еще одно приключение, связанное уже с тестом. Это было накануне Пасхи, бабушка была еще жива. На улице лежал снег, поэтому я путалась у взрослых под ногами. Наша «каса маре» (гостиная – а. т.) была просторная с широким коридором и многоступенчатой лесенкой, а вторая комната была пониже и прилегала к дороге, которая шла параллельно церкви. В этой комнатке хозяйки готовились к празднику и хотели поставить в печь тесто, которое доходило в корыте, тазу и трех других больших сосудах – все как у людей. В середине был маленький круглый стол. Женщины готовились раскладывать тесто по противням, а я болталась возле них. Мать кочергой разгребла в печи жар, потом отставила ее. Я наступила на эту кочергу, и ее металлическая ручка ударила маму по голове. Вы можете представить себе, какая это была дикая боль – она выпрямилась и очень сильно закричала. А мне куда деваться? Между столом и лавкой не пройти, там была бабушка – женщина мощная и массивная. Чтобы выйти, надо было перепрыгнуть через стол. Невозможно. Я прыг на лавку и пошла по квашне – всюду было расставлено тесто. Я по этому тесту – раз, два, три – в дверь и во двор. Стою босая в снегу, посреди двора, а мать меня зовет: «Мэриоара, иди в дом, я тебя не трону!», а я ей в ответ: «Нет, ты меня побьешь!». Уж и не помню, как меня уговорили, и я вернулась в дом. Это событие также крепко запомнилось.

 

А вот еще случай, который произошел в том же году, бабушка была еще жива. Дело было летом. Мама вывела много цыплят, уток, гусей, птицы – полный двор. Каждый хозяин, возвращаясь с работы домой, привозил по полной подводе бурьяна на корм птице и другой домашней живности. Но ведь мы с бабушкой тоже хозяйки. Утятам нужно нарвать траву, я беру серп и иду за травой. «Куда, Мэриоара собралась? Ты маленькая и не сможешь! Я могу, я умею жать серпом!». Пошла я, кажется, на кладбище. Только собралась косить траву, как серп впился мне в мизинец и воткнулся в землю. Рана была вполне серьезная. Я серп из земли выдернула, увидела, как пошла кровь и заплакала во весь голос…, вся улица мой рев слышала. Все удивлялись, какая же я непослушная (смеется…). Их отношение меня обижало – ведь намерения у меня были самые добрые. А отметина на мизинце ноги оставалась очень долго.

 

Помню еще, как мать возила в Ниспорены и Буковэц госпоставку.

 

А что в эту «госпоставку» входило?

 

Не знаю, может зерно, а может масло – там было много мешков. Мать, понятное дело, готовилась к этим поездкам, наряжалась – не в поле же шла. Я же постоянно за ней увязывалась. Она мне рассказывала, что иногда брала меня с собой, и сажала на эти мешки. Однажды она возвратилась обратно ко мне и проучила прутиком - вместо премии. Я даже помню, за что влетело. Только мама собралась в путь, я ее дразнила: «Невеста! Невеста! Нарядилась, невеста!» (смеется…). Вот за это и получила. Было это еще в Пашканах.

 

Бабушка скончалась в 1948 году, поминки по ней мы справили в Великую Пятницу… Утром она завтрак готовила, а потом умерла…. Дедушке в Сибири исполнилось 63 года, а они мне казались глубокими стариками, а они были еще молодыми… 63 года всего.

 

Каким Вам запомнился день 6 июля?

 

Я лишь позже поняла, что произошло 6 июля. Накануне этого дня мы не ночевали дома – это было не только в этот раз, уже несколько дней мы с мамой дома не ночевали. Почему так происходило, я не знала и даже не подозревала. Только потом я поняла, что тетя Вера Рабинович, мамина подруга и жена председателя колхоза, предупредила маму. Кто был ее муж и откуда он взялся, я не знаю. Первый ее муж, кажется, погиб на фронте, и она вышла замуж второй раз. Потом мать рассказывала, - подруга предупредила, что должно произойти, поэтому лучше дома не ночевать. Вот мы и не ночевали несколько дней дома.

 

Накануне вечером, я сказала, что пойду домой к дедушке. Тетя Вера жила за несколько домов от нас. Пошла домой и, кажется, легла спать, поскольку больше ничего не помню. У тети Веры мы спали на террасе, укрываясь какой-то дерюжкой, а мне это не нравилось. Проснулась от громкого шума, а во дворе было много народа. Совершенно не помню, чем занимался дедушка, сама же я начала плакать и кричать: «Мама, мама, мама!».

 

Что за люди собрались во дворе?

 

Много людей собралось… местных и чужих. У ворот стояла большая машина, солдаты. Ворота были закрыты. Я хотела выбежать за ворота, но меня не пустили. Кричала я так громко, что один солдат взял меня на руки. Он совал мне мои игрушки, а я их бросала. Тогда он отрезал ломоть черного хлеба-кирпича и положил сверху кусочек белого сахара. Я знала, что у нас дома пекут круглый хлеб, а тут впервые увидела черный хлеб-кирпич. Солдат что-то говорил мне, гладил по голове, и я успокоилась.

 

В это время к нам подошел один из маминых знакомых и сказал: «Мэриоара, ты попросись в туалет, там тебя ждет мама и возьмет тебя отсюда. Ты только никому ничего не говори, попросись в туалет». В туалет меня пустили, но в сопровождении того солдата. За забором стояли несколько молодых женщин, которые заранее сделали лаз в плетне и, видимо, хотели меня увести, но… не вышло.

 

Не знаю, сколько прошло времени, но потом появилась мама, и я совсем успокоилась, что дальше было – не помню. Не знаю, что она взяла с собой, наверное, еду. Потом люди рассказывали, что нам разрешили кое-что взять с собой. Я, во всяком случае, помню, что в Сибири у матери были самые красивые платья, которые она взяла из дома. Девчата потом приходили, и брали у нее эти платья. Еще у нее была красивая жилетка. Девчата одевали национальные костюмы, устраивали концерты, танцы… Эти девушки были еще школьницами. Некоторые проучились всего год, а потом даже поступили в институт.

 

Люди рассказывали потом, что нас повезли на станцию Буковэц, но я этого не помню. Нас было трое – мама, я и дедушка. Помню только закрытый вагон с нижними и верхними полками, в котором было очень много народу. Мне было очень плохо, потому что там было жарко, тесно и душно. Помнится, что там был младенец, который плакал постоянно. Знаю, что он был из Фундэтуры (магала в Ниспоренах – а. т.). звали его Боря Барабой. И этот новорожденный всю дорогу плакал.

 

Много лет позже, я встретила его в Ниспоренах, где он выступал на сцене точно Высоцкий. Меня он не помнил, в ссылке мы оказались в разных местах, да и разница в возрасте была. Мне тогда было шесть лет.

 

Вспоминаю, что я очень много голодала… Все то время, сколько я находилась в Сибири, я всегда чувствовала себя голодной, постоянно хотелось есть (улыбается). От голода мы, во всяком случае, не умирали, но присутствовало постоянное чувство недоедания.

 

Путь, насколько я помню, был очень долгий и еще помню, что меня очень расстраивало одно обстоятельство – мимо нас проезжали пассажирские поезда, на перронах стояли девочки, на других я внимания не обращала. На станциях нам не разрешали выходить, поэтому я наблюдала за ними из щели закрытого вагона. Они были нарядными с бантами, а в руках были игрушки и скакалки. Еще я завидовала тем, кто ехал в пассажирских поездах с чистыми белыми занавесками на окнах.

 

Еще помню, что нас помыли в бане, но в каком городе это произошло, не вспомню. Разгрузка, помывка в бане и погрузка мне также не запомнились… помню только, что было темно и сыро. Мать могла бы больше рассказать и о самом путешествии, и о тех, кто умер в пути…

 

Мать рассказывала, что самым мучительным в пути были не голод, не жара, не вши, а именно тот момент, когда поезд останавливался где-нибудь, чтобы люди могли справить свои естественные нужды, и делать это под вагоном всем вместе – парням и девушкам, маме и дедушке, женщинам с детьми. Отойти куда-нибудь в сторонку нельзя было – по обе стороны вагона стояла охрана. Мама рассказывала, что за все время пути это было самым большим испытанием.

 

И куда вы попали?

 

Привезли нас куда-то…, а куда, мы лишь потом узнали – это была станция Тупик на 120-м километре. Потом мы услышали и о станции Парчум на 96-м километре. На каждой станции эшелон останавливался, от состава отцепляли два – три вагона и люди там оставались. На 96-ом километре, например, высадили первых. Они потом ходили к нам в гости, а мы к ним. У матери там какие-то кумовья были. Нас оставили на 115 километре, дальше железной дороги не было. Потом нас перевели в маленький поселок, где было больше домов. Именно из этого Тупика мы и вернулись домой в 1958 году.

 

Мать с несколькими женщинами – тетей Верой Артени, другой тетей Верой, вдовой и Болцуна и еще с кем-то, как только нас привезли на станцию 115-ый километр – это было в конце июля, пошли в лес и набрали по горсти ягод. Произошло это довольно быстро, я не успела даже расплакаться и броситься на поиски матери. Принесли они мне эти ягоды, и очень я им обрадовалась. Потом женщины начали причитать и плакать, оплакивая свою долю на чужбине. Ягоды эти нас потом не раз выручали. Собирали мы бруснику, голубику, реже чернику, потому что за ней далеко было ходить, также собирали клюкву, ежевику, смородину. На болоте собирали еще дикий лук и черемшу. Хуже обстояло дело с грибами, к ним молдаване относились с опаской, не очень умели в них разбираться и готовили их редко. Во всяком случае, сегодня в Молдове, когда есть возможность, мы грибы готовим чаще, чем делали это в Сибири.

 

Как только мы туда прибыли, нас разместили в бараке – длинном, очень длинном строении с печкой в середине, без перегородок, а кровати – нары, были расположены в два яруса. На одной кровати спал дедушка, а на другой – мы с мамой. Чем мы питались, не знаю. Мама приносила картошку и свеклу. Всех взрослых выводили на работу, а в бараке оставались лишь старики да дети. Мы, как дети, выходили на улицу по малой нужде и выводили на снегу «узоры», которые получались красными - много свеклы ели, должно быть (улыбается).

 

Мы прожили в общем бараке лишь первую зиму, потом каждый устраивался, как мог. В ту первую зиму скончался дедушка, мы даже не вступили в 1950 год. Я его не помню, знаю только, что дедушка был с нами. Думаю, что и маму «тогдашнюю» я помню лишь потому, что прожила много лет с ней рядом. По-моему, дедушка, бедный, заболел еще раньше и умер зимой. Сейчас, когда получили документы, выяснилось, что ему было всего 63 года.

 

Помню, что тело дедушки отнесли в клуб, куда относили всех усопших. Покойников относили туда, потому что нужно было соблюсти христианский обычай, но нельзя было их держать в бараке. Дедушку похоронили через три дня, на кладбище. Позднее, я уже знала, где находится его могила, и каждое лето я ее посещала. Бараки были в центре, в долине, а на второй год мы уже построили себе полуземлянки чуть выше по склону, возле леса, а само кладбище было в лесу. Прямо возле кладбища жила тетя Вера Друмя (Вердеш) с бабушкой Евгенией. Кладбище было новым, там были похоронены наши земляки, умершие там, а может и японские военнопленные, которые построили в поселке клуб, была там и сцена, на которой мы потом танцевали. Там же была построенная пленными баня и длинное здание, в котором находилась школа. Думаю, что первый год в ней никто не учился.

 

А был ли там магазин? Люди получали деньги за свой труд?

 

Магазин появился позже, а питались мы картошкой. Мать, помню, рассказывала, что когда их выводили на работу, то им давали ржаной, плохо пропеченный, черный хлеб. Они, вместе с тетей Верой Артени работали. Холод был такой, что приходилось надевать ватные штаны и на голове носить мужские шапки-ушанки. Хлеб промерзал до такой степени, что надо было развести костер, чтобы он немного на огне оттаял, и его можно было съесть.

 

В одном бараке с нами жила и семья Врынчан. Сережа, мой муж, рассказывал, что помнит, как эту многодетную семью выселяли. Ион Врынчан, который был 1940 года рождения, выпрыгнул из машины и бежал. Машина уехала без него, и он бы мог отсидеться где-нибудь – кто бы его потом искал. Но он догнал грузовик и сел в него.

 

Родители у них были уже в возрасте. Их дочь Люба, (которая хоть и была старше, училась со мной в одном классе) завидовала, что у меня мама молодая, с которой можно и в игры поиграть, а не только работать и разговоры разговаривать.

 

Думаю, что эта семья была очень бедной, перенесла немало лишений и тягот, потому что детей там кормили порциями – кусочек хлеба и что-то поверх этого кусочка. Мне почему-то казалось, что это должно быть очень вкусно и сказала маме, чтоб она и меня кормила порциями. Мать меня выслушала, а на второй день утром выдала мне «порцию» - маленький кусочек хлеба и что-то положила сверху – то ли свеклу, то ли картошку. Съела я все это и уставилась на маму большими глазами, из которых текли слезы (улыбается). И мать поняла, что так дело не пойдет. Не так уж плохо жилось мне с матерью, с одним ребенком было проще, чем в многодетных семьях – на работу детей не пошлешь и людям пособий на детей не выдавали.

 

Худо-бедно, но этот год пережили.

 

А весной что было?

 

Весной наши начали рыть землянки. И таким образом, разделились по семьям. Там были и полные семьи. Например, Вишневские, которые жили от нас через дорогу – там были отец, мать и много детей. Они сами построили себе жилище. Помню и фамилию Флоря, их внук работает хирургом в Ниспоренской больнице. По соседству находились мы и фамилия Друмя, о которой уже было сказано.    

 

В основном там люди были из Ниспоренского района, не так ли?

 

Да, так оно и было. При строительстве жилья мы объединились с семьей Димитриу. Там было трое детей, один из них, Яша (Яков) 1926 года рождения, впоследствии женился на моей маме. Его брат Георгий родился в 1930 году, а их сестра Нина родилась в 1936 году. Они были без родителей – дедушка Василий и бабушка Фрэсына (Ефросинья), их родители, сидели в тюрьме. К нам присоединилась и фамилия Рошковых из Варзарешт – вдова с четырьмя детьми. Мы, все три семьи построили общими усилиями полуземлянку, которую разделили перегородками на три части. В землянку спускались по ступенькам, которые вели в небольшой тамбур-прихожую, и оттуда попадали в комнату, в средине которой находилась печка. Врытое наполовину в землю жилище, было теплым. Окошко находилось на уровне земли. Сверху это все было перекрыто крышей из бревен, щели между бревнами заделывали мхом, для сохранения тепла. Там в 1951 году мама вышла замуж, а в 1952 году родился брат Василий…

 

Моего отца арестовали русские в сорок четвертом или в сорок пятом, но родители между собой переписывались. Мама мне письма отца читала вслух. И вот, что он написал ей в 1949 или 1950 году: «Дуняша, вырвусь ли я когда-нибудь отсюда, не знаю, я нашел себе здесь женщину, зовут ее Тамара. Благодаря ей, меня иногда выпускают за забор. Найди и ты себе мужчину, если можешь, и выходи за него замуж…». Мне тогда очень обидно было, что он написал такое письмо, и я даже плакала. Но сейчас отдаю себе отчет, в каком состоянии были тогда люди – они думали, что Сталин никогда не умрет, этот режим не исчезнет, а они никогда не обретут свободу. Отец, значит, разрешил матери выйти повторно замуж, и она вскоре вступила в брак с отчимом Яковом Димитриу и родила ему впоследствии четырех детей.

 

Я пошла в школу в 1950 году и закончила ее уже в Молдове, в 1960 году и была очень счастлива по той причине, что в документах было записано - в первый класс пошла в Ниспоренскую школу в 50-ом году и закончила ее в 60-ом. Там не упоминалось о том, что в 1958 году мы вернулись из Сибири. Получилось это автоматически, но я была счастлива, что никому не надо ничего говорить об этом.

 

Почему? Могли возникнуть проблемы по этой проблемы по этой причине?

 

Ооо… а как же! Это была очень большая проблема, поскольку нас считали «врагами народа»!

Ну, хорошо! «Врагами народа» вы были, когда вас выслали, но потом вас же реабилитировали?

 

Отпустили нас, потому что помиловали, но не оправдали.

 

Но по возвращении, эта враждебное отношение к вам, как-нибудь проявлялось? Может, кто-то косо на Вас смотрел, или что-то другое?

 

Я была счастлива, что никому ничего не надо объяснять - что да как! Мне было стыдно признаваться, что была в Сибири, что была дочкой кулака.

 

Я вам уже рассказывала, что училась в техникуме виноделия и учеба шла отлично и когда меня выбрали комсоргом группы, встал один из студентов и сказал: «Как это так? Эта кулачка должна быть секретарем комсомольской организации?». Никто ничего не сказал, меня все-таки выбрали, и это было до самого конца…

 

При распределении я была третья по списку. Первым был староста группы, парень старше меня на пять лет, потом шел еще какой-то начальник, а третьей была я. Мы имели право выбора места работы по всей республике.

 

Когда выбирали комсомольского секретаря, никакой реакции не последовало, но я тогда весь день проплакала. Тот парень подошел ко мне, звали его Ион Кордуняну, хотел помириться со мной и сказал: «Я не думал, что это тебя так сильно расстроит». Откуда он был, я не помню, но как он узнал что я «кулачка» понятия не имею.

 

А кто-нибудь еще, напоминал Вам о том, что Вы были депортированы?

 

Там в Сибири, в этом плане, никакой дискриминации не существовало. Мы прожили на 115-м километре до 1954 года, когда я пошла в пятый класс. Яков перешел жить к нам, а Георгий и Нина остались на своей половине. Наше помещение, разделенное надвое печкой, было чуть больше. Одна кровать стояла у одной стены, а вторая у другой. Помню, что в этой землянке мама пожгла все мои игрушки… видимо, я заигралась.

 

До рождения брата Василия мама работала на лесоповале, а потом сидела дома с детьми. Отец так же работал в лесу.

 

Как оплачивался труд депортированных?

 

Со временем появились и деньги. Вспоминаю, как на Новый год наши собирались и колядовали! Детишки собирались у окошка, я, конечно же, тоже хотела пойти с ними колядовать. Мама говорила, «Мария, вот тебе десять рублей, только никуда не ходи!». А как не пойти? Я непременно шла к своим землякам из Болцуна – бабушке Лисандре (Александре – а.т.), деду Иону Балтэ – жили они возле школы, и я им колядовала. Возвращалась домой очень счастливая.

 

Как-то раз, помню, послала меня мама в магазин за маслом, дала банку и десять рублей. А я деньги по дороге посеяла, пришла в магазин, а денег то нет, я в плач - повернула обратно, и нашла пропажу… они лежали возле бани на траве, аккуратно сложенные. То-то счастье было!..

 

Мы тогда, видимо, уже жили лучше – в доме водились конфеты, а потом мама купила мне мяч – ни у кого такого не было – одна половинка красная, а другая половинка синяя. Одевала меня мама вполне прилично. Видели меня на фотографии – фуфайка, толстая старушечья шаль. Но у меня была кофточка, вышитая розами в национальном стиле, там женщина одна вышивкой занималась. Мама повела меня к ней, сняла мерку и сшили мне кофточку по заказу, за 120 рублей. Еще у меня была плисовая юбка. В моей кофте и юбочке щеголяла потом в пионерском лагере дочка коменданта Сафонова. Сама я ни в детском саду, ни в пионерском лагере не была.

 

А дети других молдаван были в пионерском лагере?

 

Думаю, что нет… Зато летом я ходила в детский сад, который открыли через два – три года, и возилась там с детьми. Помню, была там девочка Настя, тети Веры Туманской дочка. Она мышей не боялась. Однажды поймала мышку и положила себе в рот. Ходила с ней и говорила: «Я ее съем!». Настя сейчас, кажется, живет в Болцуне… надо бы поехать, навестить! (улыбается).

 

В школе я училась хорошо и отношения с одноклассниками сложились нормальные, а самой лучшей моей подругой была украинка Слава Бойко. Там кроме нас были еще и украинцы, которых привезли после нас, на второй год. С ней мы дружили до самого отъезда. Местные русские жили примерно так же, как и мы. Коменданту, например, был отведен отдельный дом, вроде квартиры. Пока мы жили на 115-м километре, я не помню, чтобы мы друг к другу в гости ходили. Но когда переселились в Тупик, тогда начали ходить друг к другу в гости. В пятом – восьмом классах мы учились в школе на 120-м километре, а жили в поселке Тупик – это было на расстоянии трех километров. Семья коменданта жила весьма скромно. У них в доме всегда было очень прохладно. Комната была большая, полы ничем не были застелены, из обстановки один стол, стулья да кровать. И это все – даже занавесок на окнах не было. У нас дома было как-то теплее, уютнее. Наши женщины застирывали эти занавески до желтизны и вывешивали на окнах, а пол непременно покрывали хоть каким половичком.

 

Там русские полы половичками не застилали, только молдаване так делали?

 

Думаю, что да… я к ним в гости не очень захаживала. Где жила Слава, я не знала. Помню, как наша учительница Екатерина Ивановна брала нас обеих к себе домой и мы проверяли тетради, ставили оценки. Она жила там же, где и комендант и там же жила и другая учительница. Их было две, одна блондинка – Ольга Васильевна и Екатерина Ивановна. Обе они были очень молодые и очень душевные.

 

Помню еще, что во втором классе я раскрасила в книге для чтения портреты Ленина и Сталина – Ленин сидел на стуле, а Сталин стоял. Однажды я взяла карандаш и подкрасила им слегка щечки… совсем чуть-чуть…, чтоб красавчиками были… Мама, как увидела, так очень сильно рассердилась и заругала. Потом взяла кусочек хлеба и этим хлебом затерла мои художества.

 

В школу через два дня как раз должна была прибыть с очень строгой проверкой комиссия, и учительница решила проверить тетради учеников. Я помню, как она кричала, потому что сильно испугалась. Во многих учебниках известным личностям пририсовали бороды или даже рога. Речь шла в основном о Ленине и Сталине. Учительница все эти страницы вырвала с корнем, очень уж она перепугалась. Я же очень рада была, что матери удалось стереть мои румяна с ликов наших руководителей. Никакой неприязни я к вождям не испытывала, а всего лишь хотела их приукрасить.

 

А дома мать ничего дурного о них не говорила?

 

Нет, нет… Никто о них дурно не говорил. Думаю, что мама не хотела об этом говорить.

 

Вспомнила случай, который произошел со Славой, очень он мне запомнился. Их привезли через год, а в нашем клубе тогда крутили фильмы – «Тарзан», «Бродяга». Даже песню из этого фильма выучила на индийском языке, до сих пор ее помню… (напевает отрывок из песни). Все дети ее распевали… (смеется).

 

Так вот, первое впечатление об украинцах (кстати, мы важничали и смотрели на них свысока, еще бы, уже год там жили). К нам пришла девочка, и мы спросили по-русски, как ее зовут. Она ответила, что зовут ее Ивана, это вызвало у нас смех – очень чудным показалось нам это красивое имя. Потом я уже эту девочку не помню. Но вот, Слава пришла в нашу школу. Это была яркая такая украиночка, с пышными черными волосами. У меня и фотокарточка ее есть. И сразу же начала поднимать руку. Учительница вызвала ее к доске, это было, кажется, во втором классе, потому что речь шла о скобках. Когда учительница сказала «скобка» Слава на нее уставилась, она ее не понимала. Учительница повторяет «Открываем скобки…» нам всем было любопытно, что собой представляет новая ученица. Короче, она не понимала о чем идет речь. Ведь она училась в Западной Украине (все их называли «бандеровцами») и совершенно не знала русского языка. Она не могла никак понять, что от нее требуется. И она начала плакать, стоя у доски. Она была умная и сметливая девочка, но не знала русского языка…

 

Когда нас перевели в поселок Тупик, то поселили в щитовых домах, построенных по типу «финских домов». Стены возводили на бревенчатых срубах. «Квартиры» в этих домах были двухкомнатные, в каждом доме селились по четыре семьи. Мы тоже жили в таком доме. Через стенку жила семья Врынчану и семья Трибой из села Вынэторы. Люба Врынчану вышла замуж за отца Владимира Трибоя, который родился в 1954 году.

 

Маме эта квартира не понравилась – клопы донимали, да и лучше было жить отдельно. Поэтому мать с отчимом построили новый дом, не землянку, а настоящий дом – это было в 1955 году, а через год построили еще один. Этот дом был последний, который мы там построили. Перед возвращением мы его продали и на вырученные деньги по возвращении в Молдову, наши родители приобрели дом.

 

Смерть Сталина, помните?

 

Когда умер Сталин, большое горе было, очень многие плакали. У меня была и фотография той поры, да и мои воспоминания связаны скорее с фотографией, чем с действительными непосредственными событиями. В том же клубе, в котором оставляли умерших в первый год ссылки людей, в середине был поставлен длинный стол с большим портретом Сталина. Вокруг все было в цветах, и мы вместе с учителями стояли в почетном карауле…

 

Вы не помните, молдаване обсуждали каким-то образом это событие?

 

Ничего не могу сказать…

 

У вас дома висел на стене портрет Сталина или нет?

 

Нет, у нас по стенам были вывешены мамины вышивки. Тогда бытовала такая мода – вышивки на стенах выставлять. Мама занималась шитьем и вышивкой. А портрета Сталина у нас никогда не было.

 

Там были какие-то запреты, какой-то особый режим пребывания?

 

Несомненно. Иначе, зачем был там поставлен комендант? Каждый должен был пройти регистрацию. Если тебе нужно было куда-то съездить на 120-ый километр, чтобы что-то купить или как моя мать, например, ездила чтобы сшить мне блузочку, нужно было поставить об этом в известность коменданта и указать время возвращения. Мы все были на строгом учете, чтобы никто не исчез ненароком. Но что-то не помню, чтобы кто-нибудь оттуда бежал. Были случаи, что прибывали потом и другие семьи, к примеру, чьи-то родители. Как бы там ни было, на месте был комендант, который вел учет и нес за нас ответственность.

 

В случае болезни, там можно было получить медицинскую помощь?

 

Да. Прямо возле школы был медпункт, в котором работала медсестрой жена одного журналиста, ставшего впоследствии весьма известным в Кишиневе. Они были евреи, жили в Ниспоренах, откуда их и депортировали. У них были сыновья-двойняшки.

 

А другие врачи там были?

 

Там была только она… Во всяком случае, только ее помню, она мне уколы ставила, там мы проходили профилактический осмотр, а перед учебным годом нам делали прививки.

 

А как там обстояло дело с личной гигиеной?

 

Как и что было дома, я не помню, там меня мама постоянно купала и голову мыла. Однажды, это было в 1952 году, я была в третьем классе, мать помыла мне голову, посмотрела на мои волосы и сказала: «Это что за волосы, как на веретеном рассажены!» - взяла и остригла меня налысо. Всю зиму я проходила закутанная в платок, но зато мои волосы отросли, стали красивее и пышнее. Кроме того, там была еще баня, построенная японцами, куда мы все ходили.

 

На 115-м километре тоже была баня, там работала мать Славы Бойко. Туда мы все ходили раз в неделю, а иногда мы со Славой там же и ночевали. В эту баню мне нравилось ходить, и я часто там бывала. Однажды даже целое приключение там пережили. Пошли мы все – я, Слава, Эля Линсу (она была из интеллигентной семьи – мать у нее была немкой, а отец не знаю какой национальности). Еще одна девочка с нами была, местная русская Галя Титова, которая жила в поселке и училась с нами в одном классе.

 

Нас всех перевели в Тупик, потому что на 115-м километре вырубка леса кончилась и люди, которые построили себе жилища, более-менее обустроились, были вынуждены все бросить и перебраться в Тупик, в те дощатые квартиры, чтобы потом заново построить себе дома.

 

Итак, пошли мы вчетвером в баню вечером, после окончания рабочего дня или когда шла подготовка к следующему дню, там было определенное рабочее расписание, баня была открыта не каждый день. Может она специально для нас, тогда проработала немного дольше. Ведь не до полуночи мы там просидели, в самом деле, потому что родители обязательно бы шум подняли. Во всяком случае, мы все пошли в баню помыться. Мы все были в школьных формах, но не из коричневой шерсти, а из какого-то другого материала, и не такая, какая появилась позже и фартуки у нас были, а обуты мы были в валенки. В таком виде мы и прибыли в баню. Эля притащила толстенный том по гинекологии, и мы увлеченно его читали, перелистывали, разглядывая картинки с плодом в чреве матери.

 

Во всяком случае, мы игрались, обливали друг дружку водой, в общем, дурачились и припозднились. Вода в бочках кончилась, огонь в каменке потух, короче – туши свет! (смеется). Славина мама пришла и стала колотить в дверь, требуя открыть немедленно, да как тут откроешь? Мы еще не одеты, ищем свои вещи и обувь в шкафах и под шкафами, а в руках у нас книга. Отговаривались тем, что мы еще купаемся, но вот-вот откроем. В общем, Славе досталось крепко – дня два с нами не разговаривала.

 

А что стало с вашим биологическим отцом, Василием Бырду?

 

Он появился у нас на 115-м километре после смерти Сталина, когда мама вторично вышла замуж, и у нее появился второй ребенок - мой брат Василий, который родился в феврале 1952 года. Естественно, они должны были встретиться и встретились. Это случилось у тети Веры. Отец пришел к маме и сказал, что приехал к ней, на что мама ответила: «Мы же договорились, ты разрешил. У меня второй ребенок, я не могу его бросить». Однако отец Василий не принял моего брата Василия, и тогда мама решила остаться со вторым мужем Яковом Димитриу и продолжала с ним жить.

 

Отцу некуда было деваться. Он остался у стариков Балтэ из Болцуна – бабушки Александры и деда Иона. Дед работал сторожем в школе, было им обоим около семидесяти и мне казались очень старыми. Он там приютился, а со мной ему никак не удавалось встретиться, я почему-то его боялась и избегала. Мне очень жалко детей, попадающих в подобные ситуации. Им нужно очень четко объяснить причины случившегося, и как дальше сложится ситуация.

 

Мать никогда не запрещала мне встречаться с ним. Она говорила: «Мэриоара, это твой отец, и ты должна с ним встречаться!». Но я противилась этому – «Нет, нет и нет!»… Встречаться с ним у меня не было никакой охоты, я его боялась. Даже когда уже взрослой была, в Ниспоренах, я его по походке узнавала, чувствовала его как-то, видела. У меня был такой внутренний посыл спрятаться, не встречаться с ним. Откуда пошло такое отношение, я не знаю…

 

Однажды, чтобы встретиться со мной, он договорился с учительницей (так я думаю) и пришел на урок. Когда он вошел в класс, я забилась под парту и от страха начала очень сильно кричать, он бедный не выдержал и ушел!

 

Потом он пытался встретиться со мной через бабушку Александру и деда Иона, они пытались пригласить меня к себе. Однажды бабушка Александра остановила меня на улице и сказала: «Мэриоара, это твой отец, он купил тебе конфет, а потом купит тебе платье. Давай, зайдем к нам». Пошла я…, от страха тряслась вся. Он был там. Взял меня за руку, посадил к себе на колени и начал рассматривать, начиная с глаз: «глаза мои, копия…, уши прижаты, как и у меня…, пальцы, ноги…, вся, вся!».. Он держал меня крепко и не отпускал, а я как на иголках, странно мне было, что он меня так осматривает. С того момента я начала к нему привыкать. Он пошел и купил мне конфет, потом купил и платье. В нем я провалила экзамен по математике и получила «двойку». Значит, это было в 1954 году.

 

Потом он женился на тете Агафье, которая жила на 120-м километре. У нее был сын Ион 1947 года рождения, он потом умер. Отца, за все время пребывания в Сибири, я видела только один раз. Жили мы уже на 120-м километре, и однажды я возвращалась из школы вместе с моей подружкой, украинкой Олей Кожушко, а он нас поджидал и пригласил нас к себе. Жили они в таком же щитовом домике, как и мы, но ближе к центру поселка, а мы ближе к лесу. Он тогда подарил мне что-то, уже и не помню что… Тетя Агафья, помню, тогда еще не располнела, была тоненькой молодой девчонкой, угостила нас жареной картошкой, а я как раз шла из школы и была очень голодна.

 

Если уж заговорили о еде, то после школы мы возвращались обычно по одному из двух путей. При хорошей погоде можно было пойти лесом по тропинке и по проселочной дороге, а если было ненастно, то шли наискосок к железной дороге. Между школой и железной дорогой была столовая, мы туда заглядывали, но ничего не покупали, только смотрели. Однажды я увидела там красные помидоры. Это было для меня воплощением мечты, потому что до тех пор я там красных помидор не видела – зеленые встречались, а красные нет! Достала я свои последние копейки и купила три помидора. Если мы шли по железной дороге, то жилище Славы оставалось в стороне, а если шли по тропинке, то обязательно посещали ее дом. Ее мать угощала нас зимой квасом из мороженой брусники., которого она заготавливала целую бочку. Или же она пекла большие лепешки, которые мы уплетали за милую душу. Потом заходили к Люде Сафоновой. Ее мать работала продавщицей на 120-м километре и приносила домой бутылочки с разными эссенциями апельсиновой, сливовой, кофейной и т. п. Мы из них делали «настойку» и пили, благо колодец был через дорогу, воды – хоть залейся! Потом мы со Славой заходили ко мне, а там нас обязательно кормили манкой, потому что у нас постоянно были малыши! (улыбается). Поэтому манная каша у нас была постоянным блюдом. Ее варили кастрюлями. Другим постоянным блюдом была картошка. Когда родилась Люба, у нас появились козы, и я их пасла.

 

За все время пребывания в Сибири мы не разу не ели мяса, яиц. Масло я попробовала уже в Молдове, когда закончила десятилетку и пошла дальше учиться. Зато у нас постоянно были в доме картошка, капуста, морковь, лук. Чего мы кушали вдоволь, так это ягоды. Мы их и на продажу собирали, а мать варила из смородины варенье – это был деликатес.

 

Осенью нас, школьников, посылали на работу в колхоз. Мы вязали пшеничные снопы, собирали всякие полезные для животных корнеплоды, вроде брюквы и турнепса. Иногда мы помогали убирать на ферме. Мать мне давала утром краюху хлеба и баклажку (наверное еще с войны осталась…) смородинового чая. Потом наш режим питания стал более нормальным. Ели иногда и красную рыбу, а то и омуля.

 

Кроме молдаван, какие еще люди жили в этом Тупике?

 

Больше всего там было русских и украинцев. Очень много было переселенцев и вербованных, случались там и драки. Однажды там судили одного парня украинца, которого обвиняли в убийстве другого парня, русского. Суд был открытый и проходил в здании клуба. На этом суде была и я. В его защиту выступила очень красивая девушка, мы хоть и были в классе шестом, но много чего замечали и понимали. Она сказала, что этот парень всю ночь был у нее. Для всего зала это было настоящим шоком. Все вдруг начали шептаться. Я дружила со Славой, и, понятное дело, была в курсе всех событий, поскольку она знала многие детали этого дела.

 

Какими были отношения между молдаванами представителями других национальностей?

 

Ничего не могу сказать по этому поводу. Среди моих подруг были русские, украинки, молдаванки.

 

А молдаване между собой как ладили?

 

Молдаване между собой нормально ладили. В этом плане проблем или осложнений не возникало. И чего бы им не ладить! Все друг к дружке в гости ходили и друг с другом кумились. Они там все передружились! У мамы в Сибири столько друзей появилось!

 

А как проводили свободное время?

 

По воскресеньям ходили в клуб, где показывали фильмы, а также устраивались танцы. Помню, как в первом или во втором классе, во время перерыва, я, развлекая публику, танцевала со стулом. Тогда уже мама и отчим жили вместе. Василий еще не родился, и они брали меня с собой. Помню, как однажды я подошла к папе Якову Димитриу, вытащила у него изо рта папиросу, затоптала окурок и даже пальчиком погрозила! Бедняга, аж раскраснелся от стыда.

 

Переписку с Молдовой поддерживали?

 

Да, это непременно… Люди писали друг другу письма. Связь с родственниками поддерживала мама. Помню, как однажды мама положила на лист бумаги мою ладошку и обвела ее ручкой. Это письмо было адресовано тете Кате. Присылали из Молдовы и посылки. Однажды тетя Катя прислала нам виноград – это был какой-то гибрид и он отдавал чуть-чуть плесенью.

 

Дома, на каком языке говорили?

 

Дома мы говорили на молдавском языке, а вне дома - только на русском.

 

Церковь там была?

 

Нее… Не было там церкви!

 

Религиозные праздники как отмечались?

 

На Рождество, как я уже рассказывала, мы колядовали, Пасху справляли. Думаю, что другие праздники тоже отмечались. Праздники отмечались, традиции соблюдались, обычаи блюлись. На праздники готовили наши блюда. Мама готовила иногда голубцы. Но вообще-то там бал правили картошка да каша!

 

А от русских что-нибудь перенимали?

 

От русских мы переняли только варенье. Мама, к тому же, с местными жителями контактировала мало. Она больше хозяйством занималась, да с малышами возилась, детей было много и они требовали много внимания – забот хватало. И вообще, молдаване там держались как-то особняком!

 

Ваша мама по-русски говорила?

 

Думаю, что говорила, но с трудом. Дома она говорила только на молдавском. Мама всех своих детей родила дома, а Любу вообще рожала в одиночку. Иона, который родился в январе 1958 года, она тоже дома родила. Когда мы вернулись домой, а это было в марте, ему было всего два месяца.

Евдокия и Яков с Любой и Василием на руках. Оба ребенка родились в Сибири.

Перед тем как должна была родить Любу, мама послала меня попасти коз (они у нас были уже), а дело было уже после обеда, день клонился к вечеру. Жили мы около леса, на окраине. Там с левой стороны стоял один дом, а с правой стороны был наш. Нужно было перейти через ручей, в котором, однажды, чуть не утонул брат Василий.

 

Пошла я, значит, коз пасти, а к тому времени были уже ягоды, и полакомилась ягодами черемухи, на вкус они сладкие, но терпкие – скулы сводит. Посидела я там с козами, одна - одинешенька, по деревьям полазила, потом слезла. Времени прошло час – два и домой вернулась. Когда пришла домой, мама лежала в постели. Это для меня было необычно, я спросила ее, что случилось. Она откинула одеяло, а там лежал ребенок! Девочка!

 

Я ушла, а она начала готовиться к родам. Перед этим побелила, навела порядок и пошла вынести ведро, а там при выходе были ступеньки, довольно крутые, на этих ступеньках и появилась на свет Люба. Дома был только маленький Вася. Она подозвала его и сказала: «Василикэ, пойди к нане (крестной) Мэриоаре и скажи, что мама купила куклу». Вася пошел и сказал, как было велено. Крестная выслушала, погладила его по голове, дала конфету и сказала: «Хорошо Василикэ, хорошо!». Пришел Василе обратно один. Крестная ничего не поняла. Мать отсылает его обратно, и велела сказать, что мама купила куклу, а она плачет! Только тогда женщина поняла, пришла и помогла маме.

 

Когда я пришла, ребенка уже искупали, запеленали. Вот так появилась на свет наша Люба!

 

Насколько я понимаю, в семье работал только отец Яков, а какая у него была зарплата?

Какая у него была зарплата я не знаю, но перед тем как вернуться сюда, мы продали дом и на вырученные деньги купили новый дом уже здесь, в Молдове. Перед нашим возвращением отец приехал сюда и ознакомился с положением на месте. Когда он прибыл сюда, то остановился у тети Кати, маминой сестры. Сама она из Болцуна, но вышла замуж в Ниспоренах - это уже другая, но тоже очень интересная история.

 

Тетя Катя родилась в 1918, а мама в 1922. Замуж она вышла в 1940 году, а в 1941 году родился ее сын Гицэ (Георгий). Кстати, история эта связана с моей свекровью Тодосыей (Феодосией – а.т.), а произошла она на свадьбе тети Кати.

 

Тетя Катя рассказывала, что своего жениха она увидела во сне – гадала на Рождество, как принято в ночь на святого Андрея – надо было целый день ничего не есть, и ночью приснится суженый. Она и увидела во сне Василия Артени из Ниспорен, которого она не знала. Таким же образом поженились мои родители, отец Василий и мама, до этого они не были знакомы и не дружили. Как это получалось, не знаю, но слухами земля полнится – парни знали, что она из семьи хозяйственного крестьянина в Болцуне. Как-то это все распространялось среди парней.

 

Увидела, значит, она его во сне и когда он появился у них во дворе – верхом на лошади, высокий, статный и красивый, тетя сразу его узнала: «Вот он, этот мне приснился!». А мама Тодосыя рассказывала, что свадьба у них была как раз на Рождество, было очень холодно. Свадьбу играли в Фундэтуре (магала в Ниспоренах – а.т.), а она пошла на свадьбу в одном жакете, поскольку пальто у нее не было. Свекровь моя 1920 года рождения, значит, была моложе невесты. На этой свадьбе она простыла, подхватила пневмонию, да такую, что чуть Богу душу не отдала! Отец ее, дед Сырги (Сергей – а.т.), отвез дочку в Яссы и там ее вылечили. После этого она купила себе пальто.

 

Так тетя Катя оказалась в Ниспоренах. Мужики из рода Артени – Тэрпан ( «тэрпан» инструмент для рубки камыша – здесь, прозвище – а.т.) до сих пор очень хозяйственные. Недавно мой двоюродный брат Гицэ рассказывал, что родители дяди Василия, так же как и мы, были депортированы. У него и фотография сохранилась…

 

Я об этом ничего не знала. Надо брата спросить, он знает многие подробности.

 

Отец узнал, как обстоят тут дела, и мы вернулись сюда, потому что, как я думаю в Болцун, ни в Болдурешты, откуда он родом, нам вернуться не разрешили… Приютились мы у тети Кати.

 

Когда мы возвращались, наш младший братик Ион плакал всю дорогу ну совсем, совсем не переставал! Это был кошмар! Как только приехали, родители его тут же крестили! Нашли крестную и крестили, а после крещения ребенок сразу же успокоился. Просто чудо какое-то!

 

Хорошо, а Василия с Любой крестили?

Они были крещеные! В Тайшете был храм, и люди там крестили своих детей. Пока в поезде ехали, много народу перевидали. Одной молодой паре приглянулась наша Люба, ей в 1958 году ей еще и трех лет не было, два годика с небольшим, выглядела как куколка! У той пары своих детей не было и они с Любой возились – на руках носили, ласкали, баловали. Потом пристали к маме, чтобы она отдала им Любу! Они хотели ее удочерить. Как они ее уговаривали, уламывали, что обещали, я не знаю. Мать сказала: «Своего ребенка я не отдам за все золото мира!». Вот так это было… Люба иногда говорит: «Вот, если бы они меня взяли, может и судьба по-иному бы сложилась!».

 

Вспоминаются первые впечатления о Молдове. В какой-то момент родители говорят «Вот это Днестр!» - и указывают на окно. Мы как раз пересекали реку! Для меня это было чудом, сказкой! Зеленый холм! -в Сибири, откуда мы ехали, еще лежал снег. На этом зеленом холме овечки пасутся – белые и черные! Такими я их видела! Глаз не оторвать было… Такая красота! (нежно улыбается…). Это первое, что я увидела в Молдове!

 

Перед отъездом из Сибири, когда уже было известно, что мы возвращаемся на родину, собрались мы – Катя Мэмэлигэ, Люба Ворничану и я, а с нами были наша Люба и Вова, который родился в 1954 году. Баюкали мы этих малышей и пели… сочиняли стихи и песни о Молдове! Весть о возвращении на родину нас просто окрыляла. У нас в связи с Молдовой было много грез и мечтаний! Мы себе представляли, как там все прекрасно и чудесно! Какое там небо, солнце, какие там растут деревья и фрукты, а какие там дети! (улыбается). Теперь всего не вспомнить, но тогда душа радостью переполнялась. Мы рассказывали, перебивая друг дружку… плакали и смеялись… Катя, наверное, помнит это, да и Люба должна помнить, она довольно большая была. Я помню, что это было для нас как прекрасный сон!

 

Ну, а когда приехали сюда, то окунулись в повседневную реальность. По возвращении мы жили у тети Кати…

 

В Болцуне вы уже были, не пытались вернуть хоть что-нибудь из имущества?

 

Мать потом бывала там в гостях… О Болцуне многое может рассказать Люба, а я там больше не бывала… Осенью мы уже купили дом, и к нам в Ниспорены приезжали мамины друзья. Обстановка была как в гостинице. Все болцуняне, которые приезжали в больницу, останавливались на ночевку у нас.

 

И как это получилось?

 

Сейчас расскажу и о доме… У тети Кати было пятеро сыновей, да и нас, детей, было четверо. Прожили мы у них около двух недель, точнее не скажу, и каждый день ели мамалыгу с брынзой, со шкварками и яичницей. Мамалыгу со шкварками, да еще в таком количестве, мы впервые попробовали у тети Кати.

 

Дом, который мы купили, принадлежал Габурэ, а его дочь была замужем за двоюродным братом Тэрпана, Георгием. Вот они в этом доме и жили. И вот что там у них случилось. Его отец (он был бухгалтером в колхозе) с несколькими товарищами, собрал с людей деньги, чтобы поехать в Сибирь и привезти лес. Его компаньоны деньги пропили, хотя он, человек серьезный и солидного возраста, в этом участия не принимал, его первого в тюрьму посадили, и остальных тоже – деньги то пропили и древесину не привезли. Осталась его жена с тремя дочерьми, которая продала нам дом, а сама переехала в Шишканы, там у нее остался родительский дом.

 

В том доме были две комнаты и печь. Начали мы в нем жить в 1958 году…, в 1961 году мы жили там же. Я приезжала на каникулы и помогала матери саманные кирпичи на лугу делать. В 1963 году в этом же доме родился брат Саша, а в 1964, когда я встречалась с моим будущим мужем Сергеем, мы жили в новом доме! Старый дом мы снесли, а на его месте построили новый!

 

Когда я вышла замуж в 1965 году, мы уже жили в новом доме.

 

Многие ли из тех, кто были с вами в Сибири, вернулись сюда, к моменту вашего прибытия?

 

Тут уже была Люба Врынчан, она не стала дальше продолжать образование, закончила вечернюю школу и какие-то курсы, потом стала продавщицей. Позднее приехала Люба, но она не стала дальше, заканчивать девятый и десятый классы.

 

Чувствовали ли вы какую-нибудь враждебность со стороны окружающих?

 

Да нет, никаких проблем вроде не было. Мама стала работать в колхозе, а я пошла в школу и была самой лучшей ученицей.

 

В комсомол где вступали?

 

В комсомол вступала здесь, вместе со всем классом, до сих пор этот день помню, это было в девятом классе. Мы приехали под конец учебного года, в апреле. Я проучилась месяц, а потом пошла работать в колхоз. Мамин знакомый и наш сосед по фамилии Артени и по прозвищу Сэрсэилэ, сказал матери: «Дуня, пускай девочка поработает, может много и не наработает, но вечером принесет домой, что Бог даст – помидоры, перец, капусту…». Я же говорю, люди к нам неплохо относились.

 

Вышла я на работу и все лето, начиная с четырех утра, ходила «прашевать» (прополка-а.т.). В первый день поставили меня работать наравне со всеми, я же взрослая девушка была, а как же иначе? Пятнадцать лет мне было, в этом возрасте молдаване уже прашуют землю гектарами, а я эту мотыгу и в руках не держала, но я старалась – за мной все было чисто, ничего не оставалось! Мне никто ничего не сказал. Бригадир только посмотрел и сказал: «Мария, пойдешь на поливку!». Это значит, что я должна была стоять на рядах и направлять воду куда нужно. С этой работой я справлялась, поскольку была довольно сильной. С дустом тоже приходилось иметь дело – таскала мешки с этой отравой, и ничего, справилась! В Сибири я не работала, а тут трудилась – и неплохо получалось!

 

Давайте вернемся немного назад, перед началом нашего интервью Вы говорили, что там, в Сибири, комендант Сафонов подружился с Вашим отцом и даже приезжал к нему в гости?

 

Да, он со всеми нашими людьми сдружился и у многих в гостях побывал, когда приезжал в Молдову. Приняли его очень хорошо, он остался очень довольным и уехал отсюда весь в подарках. Было это где-то в 66 – 67 годах.

 

В Молдове меня никто не дискриминировал на том основании, что я была депортирована. Только когда работала в бригаде, кое-кто надо мной подтрунивал, потому что я коверкала слова, неправильно говорила по-молдавски, поскольку в Сибири мы общались в основном на русском.

 

В школе, как уже было сказано, я была первой ученицей в классе, где было всего семь учеников. Мне удалось добиться успеха, потому что за плечами была серьезная сибирская подготовка, которую отметили и местные учителя русской школы, вернее, школа была смешанная, русско-молдавская, но я училась в классах с русским языком преподавания – в Сибири к учебе относились очень ответственно.

 

Класс, в котором учился мой будущий муж, насчитывал 25 учеников, а у нас было всего 7 учеников, потом нас стало 8, число иногда менялось. Все они были русскими – дети начальников и первых секретарей, потому что эти должности занимали чаще всего русские. Я была среди них единственная молдаванка и была первой в учебе. Учителя, тоже русские, с высшим образованием, удивлялись, что я подготовлена лучше, чем дети местных начальников.

 

Все эти годы до провозглашения независимости, сам факт депортации сказался на Вашей жизни, повлиял каким-то образом, на Вашу карьеру?

 

Считаю, что в этом есть и что-то положительное…, потому что нам пришлось пройти через такие трудности, которые закалили нас, научили преодолевать трудности. Я смогла их преодолеть и получить хорошую подготовку и образование (кто знает, что бы с нами было, если бы нас не депортировали).

 

Иногда сижу и думаю, что депортация сильно обидела моих родителей, навредила моему роду. Можно сказать, что я человек без корней, не знаю своей родни! У меня не было ни дедушек, ни бабушек, я их не знала, кроме дедушки Штефана, который умер в Сибири. Со стороны отца у меня никого нет. Меня насильно лишили отца!

 

Это я сейчас все осознаю и переоцениваю, а в детстве и в молодости все воспринималось как должное. Многие вещи я не понимала и очень часто считала себя счастливой – все шло хорошо, что задумывала, удавалось осуществить – десять классов закончила с отличием, пошла учиться дальше и получила профессию, меня приняли на работу и стала хорошим специалистом. Но работа на винзаводе меня не удовлетворяла, казалось, что вокруг одни пьяницы, да и вообще обстановка мне там не нравилась. Поэтому я решила поступить в университет, проучилась и закончила его. Это решение я приняла под влиянием моей знакомой Нины Годя, которая была депортирована, как и я. Она была для меня примером.

 

Интересная, кстати, история. Ее сестра, Лидия Еремеевна была лучшим стоматологом в Ниспоренах. Однажды я пошла к ней, и она рассказала, что Нина, которая была старше меня и еще в Сибири закончила какой-то железнодорожный техникум и работала там на железной дороге, вернулась домой и поступила в университет на факультет русского языка и литературы. Потому что нам «русским сибирячкам», было проще поступить на этот факультет, чем на другие. Сестра рассказывала, как Нина учится, какие книги читает, какие у нее работы и семинары. Под влиянием всех этих рассказов, в июне 1965, всего месяц после свадьбы, я поехала и поступила в университет. Проучилась 6 лет и не жалею об этом!

 

Потом Вы работали в…?

 

С 1966 по 1994 год я работала в школе, а в университете я училась на заочном отделении. Я проработала 37 лет, начиная с 17 лет. Годы учебы в университете тоже засчитываются.

 

Вы были членом КПСС?

 

Нет, я не хотела, да и не предлагал никто. В школе на это дело не слишком напирали. Эти вопросы имели значение только в организациях идеологического профиля. В ряды партии принимали в первую очередь рабочих и крестьян. Коммунистов в школе было мало, но у них были преимущества.

 

Хочу спросить Вас вот о чем – говорили ли когда-нибудь ваша мама или отец о том, почему ваша семья попала в список депортируемых?

 

Мать рассказывала, что это произошло это по причине того, что дед не хотел вступать в колхоз и не хотел отдавать овец, но ведь она в колхоз вступила, а это ей никак не помогло.

 

Члены семьи Димитриу из Болдурешт считались политическими ссыльными, их сослали не в 1949 году, а раньше, когда это произошло, не знаю…, я имею в виду их деда Василия и бабушку Фрэсыну, не знаю, когда их выслали, но их детей депортировали в 1949 году. Потом дед Василий приехал в Сибирь и жил вместе с нами.

 

Сначала освободили его, а потом и бабушку Фрэсыну. К нам он приехал, когда мы еще жили в землянке. Значит, это было уже после смерти Сталина и он жил вместе с нами. В последнем нашем сибирском доме он тоже с нами был, а по возвращении он поехал в Болдурешты и построил себе там дом, туда же поехала его дочь Нина, а Гицэ еще в Сибири женился на девушке по имени Вероника, из Костулен.

 

Этот вопрос я задаю всем, адресую его и Вам, какой период вашей жизни Вы можете назвать счастливым, когда «все было хорошо»?

 

Это было, когда мы были маленькими (улыбается). Таким временем были, конечно, и 70 -80 годы, когда все было хорошо, и поэтому мы были счастливы. Мы были молоды, дети наши были маленькими, в личном плане у нас все было хорошо. Мы венчали, крестили детей, только что не путешествовали. Даже в санатории ни разу не была. И не потому, что не было возможностей. Просто таким был наш стиль и образ жизни.

 

Как бы Вы охарактеризовали советскую власть?

 

Лично я считаю, что советская власть все-таки была злом. Они должны были оставить людей в покое здесь на месте и доказать, что жизнь станет лучше. Ясно, что сейчас мы знаем настоящую историю, знаем, как обращались с людьми, знаем, что лучшие люди оказались за рубежом. Сталин в первую очередь уничтожил интеллигенцию, потом крепких хозяев, вроде нас, сослал в Сибирь. Зная все это, могу сказать, что советская власть была палачом. Больше ничего особенного я не скажу.

 

Понимаю, что наша семья была обижена и обделена! Из нашей семьи никто (кроме Любы) не имел государственного жилья, как получили квартиры те, кто приехал сюда из России. Потом они продавали нам эти же квартиры за баснословные деньги.

 

От государства нам ничего не досталось, даже самой малости! Если бы, хотя бы Иону дали квартиру, ведь он ждал ее годами. Потому что дом принадлежал младшему брату Саше, он хотел в этот дом вернуться, но не смог, потому что Иону так и не дали квартиру, хотя в 90 – 91 годах можно было что-то сделать.

 

Советская власть, может быть, и дала бы мне какую-то комнату, если бы я не вернулась в Ниспорены. Если бы я, как молодой специалист поехала в другое место, то и мне бы дали квартиру, как получила ее Маша Скачок, которая училась вместе со мной.

 

Я никогда и никого не боялась и труса не праздновала. Тогда мне казалось, что все хорошо было, лучше и быть не может. Я всегда говорила то, что думала – тогда мы почти все думали одинаково – что у нас самая добрая страна, самые счастливые, красивые и хорошие дети. Мы считали, что наша школа самая лучшая, наши женщины самые счастливые, потому что получают двухмесячный декретный отпуск, тогда как раньше выходили на работу сразу после родов. Мы многого не знали, и все эти моменты казались нам просто чудесными.

 

С другой стороны, однако, если взять период 60 – 80-х годов, люди были более спокойные. Я имею в виду рядовых граждан, у них была работа, дети были обязаны посещать школу и там все были равны, не было особенного отношения к богатым или бедным. Более того, к детям интеллигентской прослойки требования были выше, и спрос за малейшую ошибку был строже. Каждый ребенок, изъяви он желание, мог получить образование. Если хотел работать – пожалуйста! Только будь добр, не опаздывай и соблюдай дисциплину. Мой отчим, к примеру, вернулся из Сибири и стал работать на винзаводе. Человек он был нелюдимым, замкнутым и некоммуникабельным, со своими странностями, но это не помешало ему стать лучшим работником предприятия. Работал он даже чересчур – домой приносил премию за премией.

 

Как Вы встретили «перестройку» и перемены 90-х годов, в результате которых мы добились независимости?

 

Эх, надежды были большие! Стало просто интересно жить… Мы тогда, как бы заново открывали мир! Узнавали много интересного!

 

Но в настоящий момент вам, молодым, да и нам пенсионерам, тяжелее живется, потому что мы живем ради детей, и их трудности и тяготы сказываются на нас! Сейчас труднее, потому что за все надо бороться!

 

Тогда ты кончал школу и был застрахован нужно было лишь приложить усилия , быть старательным, двигать ногами, руками и мог выплыть наверх, отличиться (тогда не было большой разницы в благосостоянии между людьми, я имею в виду не тех, кто был в верхах, а рядовых граждан) и тебя уже отмечали и уважали, а сейчас нужно много трудиться и то - не всегда к тебе справедливо относятся и оценивают по достоинству.

 

У нас, к примеру, многие люди, которые достойны лучшей жизни, не могут ее себе позволить. Мы то знаем, кто у нас хорошо живет (улыбается). Те, кто смогли облапошить с купонами или другим каким способом – кто смел, тот и съел.

 

Я так чувствую, что люди сейчас стали раздраженнее, беспокойнее, они совершенно не уверены в завтрашнем дне. Да что там говорить! Люди, проработавшие 40-50 лет, получают мизерные пенсии – это вопиющая несправедливость, когда одни получают пенсии в 5000 лей, а другие получают какие-то жалкие 600 лей, потому что неизвестно, по каким критериям начисляются такие пенсии.

 

Раньше пенсии исчислялись из зарплаты. Преподаватель получал 200 рублей, а пенсия у него была 120 рублей.

 

Сейчас у Вас какая пенсия?

 

В последнее время она выросла, получаю 1100 лей за 37 лет трудового стажа, а когда вышла на пенсию получала 120 лей. Но я почувствовала себя очень неудобно, когда узнала, что учительница, вышедшая на пенсию на 15 лет раньше меня, бывшая в школе парторгом, получала пенсию в 70 лей.

 

Сейчас много говорят об объединении с Румынией, что Вы об этом думаете?

 

Хотелось бы, чтобы мы были сильными, развитыми и независимыми, чтобы мы могли гордиться своей страной. Не хочу объединяться ни с русскими, ни с румынами, потому что с кем бы мы не объединились, все равно нас будут унижать, как с той, так и с другой стороны.

 

Но Вы говорили, что мы несколько десятилетий хорошо жили в СССР…

 

Тогда это было естественным, сменились поколения, были забыты обиды и унижения. Сейчас же, те и другие считают нас мелкими букашками, которым позволено порезвиться, до поры до времени, а потом они с нами разберутся.

 

Но мы, все-таки, должны быть более смелыми и мужественными во всем.

 

Очень благодарен Вам за интервью!

 

 

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

 

Транскрибирование Надин Килияну

 

Русский перевод Александра Тулбуре

 

Интервью от 6 сентября 2012 г.

 

Транскрибирование от 10 декабря 2012 г.