Мазур Ион Константин, г. р. 1940, с. Стурзены (с. Украинка), Кэушанского района

Уважаемый господин Мазур, расскажите, пожалуйста, о себе и о семье Ваших родителей.

Родился я 3 ноября 1940 года, в селе Стурзены -  Украинка раньше называлась Стурзены. Мои родители, Мазур Ева Трифановна и Мазур Константин Аксеньевич, были земледельцами, обрабатывали землю – пахали, сеяли, косили…

Они были грамотными?

Мама была неграмотной… у нее были проблемы со слухом. После возвращения из Сибири я спросил бабушку, почему мама не слышит. Бабушка нам сказала, что мама переболела краснухой. Моя сестра в 1944 году также заболела краснухой, к тому же простудилась и умерла. Младшую сестру звали Олечкой, другую звали Идалией, а старшую звали Паулой.

Расскажите, пожалуйста, какое хозяйство было у Ваших родителей?

Земля была… Отец рос без отца, долгое время батрачил. Он был помощником чабана и чабаном. Потом работал в Бородине у одного человека, который занимался производством черепицы. После этого он сам решил заняться производством черепицы – нанял для этого дела двух человек, своего брата и другого со стороны. Привозил со станции песок, цемент. Делали черепицу и продавали. Заработали денег и поднялись. Так и стал мой отец хозяином.

Когда вас сослали, какое хозяйство было?

Отец делал и продавал черепицу, у нас был свой дом, потом родители купили еще один дом у пожилой женщины, которая вышла замуж и продала ставшее не нужным жилье. В хозяйстве у нас была всякая живность – корова, овцы, домашняя птица. Потом отец накопил денег и решил купить каменную мельницу. Купить, он ее купил, но мельница так и не заработала. Он ее подготовил, но хотел построить рядом с мельницей небольшой дом, где могли бы остановиться, приехавшие на помол люди. Так и не удалось ему осуществить задуманное.

Один из тех двух человек – не дядя, а другой, звали его Харлампий, приходя на работу, любил опрокинуть стаканчик-другой вина. Там был стеллаж, на котором черепицу  сушили и потом аккуратно складывали. Однажды дед Харлампий выпил лишнего и когда складывал черепицу, опрокинул стеллаж и разбил готовую черепицу, а было ее там, около ста штук. Когда приехал из Бородина отец – он поехал туда за цементом – схватился за голову.

За причиненный ущерб отец решил выгнать Харлампия, не выплатив ему ни копейки. Однако, он пришел к отцу и просил денег, но отец его прогнал. У отца был велосипед, так Харлампий не получив денег, решил прихватить этот велосипед. Когда установилась новая власть, отец как раз привез камень для мельницы, да так все и осталось…

Потом, где-то в 1946 – 47 гг.у нас создали колхоз. Отец вступил в колхоз в 1948 году, а через некоторое время его поставили ветеринаром при колхозном стаде, в котором было 10 - 20 коров.

И вот, в 1949 году вышел приказ сослать всех кулаков в Сибирь. У отца было свое дело, у него были наемные работники, значит, его и посчитали кулаком. Шестого июля пришли его высылать. Брат отца был, кажется, председателем сельского совета, и он получил приказ на выселение девяти семей, в этом списке оказалась и наша семья.

Что помните о том дне7

Это было ночью.  Я проснулся, а возле кровати стоял солдат, который коснулся карабином моей шеи, протянул мне брюки и сказал: «Вставай, пацан!». Перепугался я не на шутку, а в доме уже шастали две комсомолки, и в дверях стоял Игнат Василашко, чтобы мы не убежали. Этот человек был односельчанином. Комсомолки собирали вещи и складывали посреди комнаты, потому что в скором времени за нами должна была заехать машина. В сундуке, где были сложены, как принято у молдаван самые ценные вещи, девушки тоже порылись.

Отец с матерью что делали?

Отца дома не было, мой дядя Данила Бэнарь был председателем сельского совета и знал список семей, которых должны были выслать, и сказал отцу, чтобы тот бежал, что он и сделал за день до этого. Мы не знали, где он спрятался. Моей сестры (которая 38 года рождения) тоже не было дома. Она ходила по селам в поисках работы, надеясь заработать копейку.

Живы еще те подруги, которые пасли вместе с ней скот в Ермоклии – кто коров, кто овец – вдоль шоссе, по которому проезжали машины с депортируемыми. В каждой машине сидело по три-четыре семьи, поскольку много вещей с собой брать не разрешали… Узнав, что случилось, она прямиком из Ермоклии прибежала домой, но нас уже не застала.

Нас повезли на железнодорожную станцию в Бендеры, а там погрузили в товарняк. Вагон имел маленькие оконца в задней и передней части, но задние были заколочены. Духота и жара была страшная, как нынешним летом… солнце пекло, а мы еще два дня, ждали, пока везли машинами людей на станцию. Перед самой отправкой подъехала машина, в которой была какая-то женщина - она привезла на станцию сестру. Мать обняла сестру, и обе заплакали.

 Два дня мы простояли на станции, пока  собирали беглецов. Потом вагоны закрыли, и мы отправились в путь! Какой тогда плач начался, не приведи Господь! Мужья как могли, успокаивали своих жен, но тут один спросил, куда нас везут, ему ответили – «На мыло!», т. е. из нас будут делать мыло. Что тут началось! Женщины так плахали, что, казалось, вагон развалится.

Дорога была долгая и тяжелая. На каждые два вагона был выставлен часовой с карабином. В пути, когда можно было, поезд останавливали, днем или вечером, чтобы люди могли оправиться. Какого сраму народ натерпелся - и молодые и пожилые - не приведи Господи!

В Свердловске поезд остановился на станции, выгрузили всех и повезли в баню, а вокруг стояли солдаты с карабинами… Помылись, почистились, пересчитали нас, опять повели на станцию, погрузили в вагоны – и вперед! Из Свердловска нас отправили в Тюмень, а из Тюмени в Тобольск, но уже не на поезде, а по реке, на пароходе. Из Тобольска уже на пароходе по Иртышу до селения Нижние Аремзяны. Там нас высадили на берег и повели в глубь леса еще на 20 километров от берега, где находилось наше поселение.

Там было ваше местожительство?

Прямо там, в этом маленьком сельце – Тюменская область, Тобольский район, сельсовет Нижние Аремзяны, хутор Имгаир. Вначале было тяжело, поселили нас по четыре семьи на дом. Выдавали нам по ковшу муки, из которой мы варили похлебку или делали что-то наподобие тефтелей. Была еще и картошка, которую выращивали в колхозе. Там уже был колхоз.

Взрослых отправляли на работу?

Конечно, на работу! Женщины ткали рогожи, а мужчины работали на лесоповале. Деревья пилили и валили не как сейчас – бензопилами, а вручную. Двое пилили, а третий валил дерево в нужном направлении. Там случилась трагедия с одним из Белоруссии, о чем мы узнали уже после возвращения в Молдову (переписывались с тамошними друзьями) – он был пьян, вовремя не увернулся от падающего дерева, и его придавило насмерть.

Кстати, нас привезли туда поневоле, а они там оказались как эвакуированные с оккупированных территорий.

Вы сорокового года рождения, значит, в Молдове успели проучиться в школе?

Первый класс я закончил в молдавской школе, в Стурзенах. Там тоже была школа, первого сентября все должны были пойти в школу. Но вот, что интересно, я перешел во второй класс, а моя сестра Идалия, упокой ее Господь, была переведена из третьего класса во второй, поскольку она не знала русского языка, и поэтому оказалось проще перевести ее во второй класс. Ребят, которые должны были пойти в четвертый класс, было всего 5 – 6 учеников и их тоже перевели на год назад. Меня перевели во второй класс, потому что я умел писать. Таким образом, я вместе с сестрой оказался в одном классе.

Вы быстро выучили русский язык?

Выучил довольно быстро. Так прошли второй, третий и четвертый классы, а пятый, шестой и седьмой, я проучился уже в селе Нижние Аремзяны.

Скажите, пожалуйста, ваша  мать тоже работала?

Да, она тоже работала. Все женщины выполняли посильную работу. Одни шли помогать мужчинам при рубке леса – обрубали ветки и сучья, другие работали доярками, была там ферма, где были 20 коров, а некоторые работали на свиноферме. Всем находилась работа. Это был тот же колхоз, только разве что от дома оторвали. Вот и все!

А в тайге там были такие комары, что не дай Бог!.., а какие там клещи!!! Проникали подмышки, за уши, кусали в шею. Сначала не обращали на это внимание – болит и болит. Потом это место воспалялось и нам говорили, что это клещи! Мы вытаскивали клещей пинцетами, но голова у них отрывалась и оставалась под кожей. Потом появлялась на коже сыпь и возникали нарывы.

Вы говорили, что там были и представители других национальностей: немцы, украинцы, а кроме них еще кто-то был?

Были еще эвакуированные белорусы.

Какими были там отношения между людьми, как они ладили между собой?

Те, которых привезли туда до нас, смотрели косо, называли нас «малдаваны - кулаки».

Молдаване между собой, как ладили?

Ссориться не ссорились, не дрались. Что же до выпивки, то в магазине она была. У людей денег было немного, но и водка дешевая была.

Молдаване стали пить водку наравне с местными или была все-таки разница между ними?

Если случалась оказия, то пили, а так – не очень.

А как обстояло дело с медицинским обслуживанием?

Там был медпункт, в котором работала медсестра – она была русской, а муж у нее был немец. Если было что-то несложное, как например, у меня, когда болела рука, то ходил на перевязку, а если случай был более тяжелый, то людей направляли в другое место. Вот Вам такой случай – был там человек, звали его Алексей Здоровецкий, работал бондарем – делал бочки. У него обнаружили рак желудка, прооперировали, и человек выздоровел.

Там каждый устраивался, как мог. Кто-то делал столы, бочки. Приходили люди и заказывали мебель, потому что там был какой-то цех мебельной фабрики. Там же заготавливали сырье и отправляли в Тобольск, на мебельную фабрику. Ну, а кто ничего не умел делать, тот работал на лесоповале.

Сколько молдаван было в том селе, где Вы работали?

Из Стурзен было, по меньшей мере, 9 семей, были люди из Гырбовца, Старых и Новых Фырлэдян, из Семеновки, из села Брезоая. Потом (по возвращении – а. т.) меня в селе приняли, а тех, что из Фырлэдян и Брезои – нет.

Чем питались там?

Эх-х…. как вспомню! (тяжко вздыхает)… Картошку, все больше картошку… был у нас огород и сажали картошку.  Первый раз, помню, сажали картошку, так она была чуть больше горошины.

Комендант там был, что входило в его обязанности?

Комендант был. Дом, в котором он жил находился в центре хутора. Он постоянно следил за тем, чтобы никто не убежал, выходили все на работу. Первым комендантом был Залива, потом Сидоров, а затем, кажется, Гришин…

И как проверяли?

Первые полгода проверка была очень строгой, а потом не очень, потому что комендант был на месте и все занимались своим делом…

Лично я возвращаться в Молдову не хотел, но мать твердила одно – домой! домой! – а когда приехали, нас даже во двор не пустили…

Хотел Вас спросить, вы все время прожили на этом хуторе?

Да, все время! Потом нам уже разрешали поехать в Тобольск, например, в больницу. Я пролежал там полгода – была вывихнута рука и воспалилось горло. Сестра моя, которая 1938 ода рождения, тоже лежала в больнице. У нее была двусторонняя пневмония, отчего она там и скончалась. Не успели вовремя в больницу привезти. Она была очень трудолюбивой. Помимо того, что выполняла работу по дому, сестра еще и присматривала там за чьим-то ребенком. Он вышел раздетым на улицу, и она выскочила за ним также раздетая и вспотевшая (в доме было тепло, поскольку дров хватало и некоторые топили неплохо). Ребенка спасла, а сама не убереглась…

Вы говорили в начале, что жили по четыре семьи в доме, потом изменилось что-то в этом отношении?

Потом некоторые уехали в город, поскольку уже разрешалось. Вот, к примеру, Марко Захария. Иду я однажды в больницу на осмотр и вдруг вижу, человек стоит на окне и штукатурит дом, присмотрелся, а это дядя Захария.

А мы в Сибири прожили в одном и том же доме, который находился на краю хутора.

Как решались вопросы личной гигиены?

Там была баня и каждую субботу все – и стар, и млад – ходили в баню. Там была и парилка – плеснешь ковшик волы на раскаленные камни, и все помещение наполнялось паром. 

Вы помните, как отмечались там праздники?

Мы праздновали Пасху, но для празднования нужна была еда, а она была одна и та же – картошка в мундире, картошка печеная, или же баланда. Лишь года через три нам разрешили держать скотину – коров, свиней. Мы тоже пару раз кололи кабанчиков…

Все это время вы поддерживали связь с Молдовой?

Поддерживали.  Бабушка писала нам письма, а мы ей. И посылки нам присылала. Она натерпелась больше нашего, потому что ее, как кулачку, выселили из дома, и пришлось ей мыкаться по чужим углам - то у одной женщины, то у другой. Даже когда мы вернулись из Сибири, ее не пустили в дом. Так и не пустили никогда.

Они отняли у нее дом, но не выслали, поскольку бабушка была в хороших отношениях с семьей Серафима Гроденицкого и его сын, который был комсомольцем, сказал своей матери, чтобы предупредила бабку Параску о том, что вечером придут, и будут выселять в Сибирь. Она бежала из дому и целую неделю скрывалась на чердаке у соседей… и ее не отправили.

Хочу сказать, что те, кому удалось бежать и переждать эти два дня, пока отправлялись эшелоны с депортированными, могли потом смело выходить, но к себе двор не могли ступить ни ногой.

Религиозные праздники отмечались или нет?

Если кто и отмечал, то только в кругу семьи и опять готовили ту же картошку – картошка жареная, картошка печеная и т. д.

А советские праздники?

Конечно, непременно. Первое мая, девятое мая… Надевали тогда лучшую одежду, менее рваную, менее заплатанную - вот и весь праздник.

Друзья у Вас там были? И кто?

Моими друзьями были дети тех же депортированных – молдаване, украинцы. Одним из них был Федька Белый, а потом и его брат. Нас, например, не разделили,  выслали всей семьей,  а их взяли из детского дома, и в Сибирь они попали где-то в 1955 году. Друзья у меня были молдаване и немолдаване, но лучшим другом был немец Роберт Миллер, он был на год меня младше – 41 года рождения. После ссылки мы переписывались, но потом связь как-то прервалась. У меня и карточка его, где-то хранится.

Дети чем занимались там, в свободное время и было ли оно? Какие игры были летом и зимой?

Зимой, например, я в свободное время колол дрова, когда малым был, этим занималась мать. Помню, как она ходила в лаптях и таскала хворост для растопки. Летом мы ходили в лес по грибы, их там было много – солили, жарили. Они нас от голода спасли. После Сибири я их есть не мог, и сейчас не ем.

Вы помните день смерти Сталина?

Тогда как раз мой односельчанин Боря Кривой привез меня на санях в тобольскую больницу. На второй день 3 марта, что там было! В каждой палате было радио и мы, затаив дыхание, слушали сообщение о состоянии здоровья товарища Сталина. До сих пор отчетливо помню строгий голос диктора и отрывки из этого сообщения: «затрудненное дыхание товарища Сталина», «товарищ Сталин тяжело болен». А потом последовало: «…товарищ Сталин умер». Мэээй! Что там творилось! Все начали плакать! Но я не плакал. Нас с сестрой вместе привезли в больницу. Она была в одной палате, а я в другой. Врачи не разрешали нам ходить друг к другу, и мы встречались в коридоре. Она мне говорила: «Не плачь, Ионикэ, может нас теперь, домой отпустят», а я ей ответил: «Не плачу!».

А мать, как встретила эту весть?

Не знаю. Я был в больнице, а после мы об этом не  говорили.

Вас там приняли в пионеры?   

Меня в пионеры не принимали, да и не предлагали.

Когда вышел приказ о вашем освобождении?

В 1956 году. Тогда были освобождены все молдаване, которые находились на хуторе. Но отпустили нас только в 1957 году. Там было мебельное производство, для которого нужно было заготавливать сырье для окон, дверей и прочее. Так что мы не могли все разом бросить и уехать.

А потом, вместо молдаван кто приехал лес валить?

Потом люди приезжали на заработки, после той амнистии многие приезжали, даже наши молдаване заготавливали лес.

Некоторым из нас разрешили все-таки, уехать 1956-ом, и среди них был и Кирюша Змеу, с которым мы переписывались (переписывались на русском). Он писал нам, что дом не вернут, поэтому торопится с возвращением не следует - жить придется под забором. Я матери говорил, но она ни в какую – домой, и баста! А я до сих пор сожалею, что вернулся.

Что Вам больше всего запомнилось в Сибири?

Доброта и взаимопонимание людей, которые всегда были готовы прийти на выручку.

Как вас приняли в селе, после возвращения в Молдову?

Председатель сельсовета не противился нашему возвращению, но к нам относился враждебно. Он выселил нас второй раз из дома, в котором мы жили…

По возвращении мы жили сначала у маминой сестры. Муж у нее был фронтовиком и поэтому их не тронули. Потом, через год, другой маминой сестре, которая тоже была депортирована, не позволили даже вернуться в село. Пришлось тете Ефросинье поехать на Украину и прожить пару лет в селе Гуравое.

Затем один старик позволил нам жить в доме своей покойной сестры, которая была бездетной. Если дом пустует, то он разрушается, а если в нем живут, то он сохраняется. Старик разрешил нам там жить, сколько понадобится.

В нашем колхозе, как раз должны были провести осеменение овец и некто Жакот, который этим занимался – чтоб ему ни дна, ни покрышки! – выселил нас из этого дома, чтобы проводить в нем ручное осеменение овец. Так нас выселили второй раз из дома в Стурзенах.

Вы были вместе с отцом и матерью?

Мы были только с матерью, отца с нами в Сибири не было. Он как бежал, так и не вернулся к нам.

Вы не знаете, что с ним стало, где он был?

Сейчас уже знаю. Он остался в Молдове и обосновался в с. Пересечино. Когда вернулись из Сибири, я у него был, гостил недели две-три, уговаривал его, чтобы вернулся к нам, но так и не уговорил. Он женился там на молодой, потом с ней развелся, женился на другой. У меня в Пересечине со стороны отца есть брат и сестра. Надо бы проведать родственников, да все некогда.

И где вы жили, после того, как вас второй раз выселили из дома?

В пристройке, вместе с кабаном. Мы пристройку разделили и так и жили – на одной стороне мы – мама, я и бабушка Параска, а на другой – кабанчик. Спали в одежде, в уголке. Из вещей у нас было одно одеяло, которое было с нами в Сибири - мать сохранила и привезла его обратно.

А потом как устроились, вам выделили участок под застройку?

Жакот закончил осеменение овец и нам разрешили вернуться в дом. Но, что там было, Боже упаси!  Цыпленок нагадит и уже сквернит, а представьте себе, что осталось после овец! Мать после этого больше недели навоз из дома выносила, я ей помочь не мог, поскольку работал в колхозе на свиноферме. Учебу тогда я так и не закончил, но читать любил и при всей нашей бедности, в библиотеку за книгами ходил.

И на каком языке Вы читали?

Только на русском. Потом пошел к директору вечерней школы и попросил, чтобы принял меня в школу. Он спросил, сколько книг я прочел. Отвечаю, что много. Тогда он пошел в библиотеку и проверил, а там библиотекарша всегда записывала в мою карточку, все книги, прочитанные мной. Директор насчитал около пятидесяти названий книг и записал меня сразу в восьмой класс, хотя в седьмом классе я не учился. Учился я не хуже других и по окончании десятого класса, получил аттестат о среднем образовании. Учился я на русском языке.

Вы учились и работали, а в колхозе кем работали?

Сначала я работал на свиноферме, потом прицепщиком. Труд земледельца мне нравился. Когда выходили в поле, тракторист доверял мне трактор, и я пахал, культивировал, а сеял он сам. Поработал затем грузчиком, а потом перешел в строительную бригаду, где и остался до самой пенсии. В селе нет ни одного здания, к которому бы я не приложил руку.

Вот, к примеру, начали в 1959 году строить в селе Дом культуры, стены возвели, а дальше дело не пошло – финансы кончились. Возобновили строительство в 1965 году и для этого пригласили бригаду из Одессы. Еще одна бригада, из Измаила, строила в нашем селе школу. Троих из нас назначили помощниками, а меня поставили старшим над теми, кто делал раствор. Когда надо было что-то загрузить или выгрузить – камень, котелец, цемент – эту работу тоже мы выполняли.

Жизнь уже устроилась, когда Вы работали прицепщиком и грузчиком?

Да, все было нормально. В 1967 году я женился, и все стало на свои места.

Помимо трудностей, которые были в связи с домом, кто-нибудь попрекал вас тем, что вы были сосланы в Сибирь?

Испытания на этом не закончились. Нас по второму разу выселили из дома. Наш дом был чуть дальше от этого. На этот раз нас выселила Лида Филиппова, по наущению Чернея. Отца ее расстреляли румыны, как коммуниста. Она называла нас кулаками и обвиняла во всех смертных грехах. На это отвечал, что не я расстрелял ее отца. Ее уже нет – умерла, а там все опустело и заросло.

Вы были в комсомоле?

Да, здесь я вступил в комсомол. Пришлось вступить, когда учился в вечерней школе. Полгода даже секретарем комсомольской организации был. Передовиком производства был. И на Доске почета выставляли, недолго, но был.

По прошествии времени, напоминал ли вам еще кто-нибудь о Сибири?

Когда ругались с соседями, они кричали: «Сибирь! Сибирь!». Соседка, что напротив, много птицы нам потравила…

Как Вы оцениваете события 90-х годов, связанные с горбачевской перестройкой и развалом СССР?

Все что произошло для меня неприятно! Сейчас всюду коррупция! Вот лидер нашего хозяйства, четыре года назад взял нашу землю и ничего не платит!

Хорошо, но в то время, когда советские вас сослали в Сибирь, лучше было?

В этом виноват товарищ Сталин…

Как бы Вы охарактеризовали Советскую власть двумя-тремя предложениями?

Видите ли, и тогда не все было в порядке, и сейчас не все как следует, каждый норовит обмануть ближнего своего. Депортации, конечно же, зло, но в те времена было и хорошее.

Лучше было бы, восстановить Советский Союз, ведь мы тогда жили как братья, никто никого не эксплуатировал, и всем всего хватало. Вот я все думаю, как это Горбачев упустил ситуацию из-под контроля.

Был ли в вашей жизни период, когда Вы чувствовали себя счастливым?

Всегда было - и хорошее, и плохое…

Благодарю Вас за интервью.

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Транскрибирование Надин Килияну

Русский перевод Александра Тулбуре

Интервью от 12 августа 2012 г.

Транскрибирование от 30 октября 2012 г.