Колбасюк (Слесарева) Мария Илларионовна, 1938 г. р., с. Слобозия Доамней, Оргеевского района

Мария Илларионовна, расскажите, пожалуйста, где и когда Вы родились, кто ваши родители, братья и сестры…

Родилась я 7 апреля 1938 года в селе Слобозия Доамней. Здесь же я ходила в детский сад и пошла в школу. Наш дом в Слободке (Слобозия Доамней – а. т.) стоял там, где сейчас стоит пятиэтажный дом, возле мельницы, неподалеку от мостов. Там, напротив школы, был наш дом. Я переходила через дорогу и сразу попадала в школу.

Отец работал на мельнице механиком. Он был специалистом по дизельным моторам немецкого производства. Мать нигде не работала – была домохозяйкой.

Были ли у Вас братья, сестры?

Нет, я была единственным ребенком в семье. Брат родился позже, уже там. В нашем дворе было два дома – в одном жили мы, а во втором, который был скромнее, жили три мои тетки – сестры отца, которые так и не вышли замуж.

Родители имели свое хозяйство, землю?

Земли у них своей не было. Земля была у бабушки со стороны матери. Как выходишь из Слободки через мост направо, там стоял бабушкин дом. Дедушка (мамин отец) вил веревки из конопли, а бабушка занималась домохозяйством и продавала семечки. Когда у нас по воскресеньям или по праздникам устраивался жок (гулянье – а. т.) она просила меня, чтобы я помогла донести корзину с семечками до места. Оставляла ее там на скамеечке, а она говорила когда за ней вернуться. Еще она просила зайти к одному еврею, живущему за мостом, который торговал спиртным и купить у него чекушку в 250 грамм вина и четыре бублика: «Два себе возьми, а два мне принеси». Пока семечками торговала, она эти бублики съедала и вино выпивала.

Отец, как уже было сказано, всю жизнь проработал механиком на мельнице. Однажды на мельнице обрушилась часть забора, и он попросил двух молодых работников, которые были при мельнице, этот забор починить – это еще при румынах было. Во время починки забора они стали наводить порядок и обнаружили значок с Лениным. Они с этим значком пришли к отцу и спросили, что с ним делать. Отец им ответил: «Что вы ко мне пришли?». Тогда они, видимо по чьей-то подсказке, обратились в «сигуранцу», как тогда назывались органы безопасности и там сказали следующее: «Мы нашли этот значок и господин Слесарев сказа, что можем делать с ним, что хотим…». Их спросили: «Вы правду говорите?». Они подтвердили: «Да…». Им сказали: «Положите руку на крест!» (так было принято при румынах). Они руки на крест приложили и отца должны были в 24 часа расстрелять из-за значка, который нашли эти работники, а не он.

Отца держали в Кишиневской тюрьме закованного в цепи по ногам и рукам. Они стояли в шеренге, а через щелочку смотрела, выискивая отца (он носил усы). Туда пускали только детей. Когда открывалась калитка, я подбегала к нему. Мать заранее совала в мои карманы передачу для него – печенье, сигареты и бутылочку молока. Если руки были свободны, он брал меня на руки и выбирал из карманов все, что мы ему приносили.

Мамина племянница написала прошение на имя Антонеску, который был тогда у власти. Мы поехали с мамой в Бухарест и на приеме у Антонеску она пала перед ним на колени и я тоже. Он подошел к маме, помог подняться и сказал: «Мадам, встаньте и успокойтесь!». Прочитал прошение и говорит: «Мы рассмотрим документы…, успокойтесь и езжайте домой, ваш муж расстрелян не будет!». Так и случилось  - отца не расстреляли, но отправили на работу в Германию, где он работал по своей специальности. Однако он, вместе с двумя товарищами бежал, переплыл Дунай, но лишь двое выбрались на противоположный берег. Один из них погиб.

Как-то сидела я, вечером, на крыльце. Тетя, которая была со мной, молилась в доме. Вдруг скрипнула калитка. Я говорю: «Дома никого нет, только я одна!..». «Марусика, это я, твой папочка. Я говорю: «Моего отца нет, он уехал, а Вы меня обманываете!», - и быстро побежала к соседям. Пришли соседки Василица и Агафика, которые узнали его – «Дядя Леня! Дядя Леня!». Весть разошлась по селу и многие собрались у нас, пришел и его хороший товарищ, коллега по работе и тоже механик, дядя Василий Булат. Все собрались, и отец стал рассказывать, что и как было.

По возвращении он снова стал работать на мельнице, а когда пришли советские, то взяли его в четыре часа утра.

Почему?

Это случилось в 1946 году. Однажды, в четыре часа утра к нам пришли двое военных в сопровождении работника сельсовета по имени Леня Мокану. Они сказали отцу, что у него  два часа на сборы, потому что машина уже ждет. Нам же сказали быть на следующий день на станции Вистерничены, через которую проедет состав, и там мы увидим нашего отца. Мы так и сделали, но поезд был переполнен и мы не смогли увидеть отца в этой толпе. Все собравшиеся махали тем, кто был в поезде, руками на прощание. Мы тоже махали руками и плакали. У мамы случился сердечный приступ, и она упала.

Вашего отца во второй раз за что арестовали?

Он был выслан по политическим мотивам, виной всему была та же история со значком.

Его отправили в город Сегежу Карело-Финской Республики, где озера Ладожское и Онежское. Там же находились их бараки. Узнав о специальности отца, власти направили его работать на местный целлюлозно-бумажный комбинат. Предприятие это было большим, и работали там одни ссыльные.

Отец был там, а мы тут мыкались. Хлеб тогда выдавался по карточкам, а нам, как семье репрессированного, карточки не полагались.

Земли и хозяйства у вас не было?

Кроме дома у нас ничего не было. Мамины родители имели возле каменного карьера, где сейчас стоят дома, в то время сад и виноградник. Был там у деда и орешник с источником.

Это были голодные годы…

Раз нам не выдали карточки, то и не давали ничего. Мы ходили и собирали щавель на лугу. Тогда, как раз, вернулся с войны мамин брат дядя Степа (у бабушки было 12 детей). Раны на ногах у него еще не зажили, и мне постоянно приходилось стирать его бинты. В последствие, от этих ран он и скончался. Потом вернулся с войны другой мамин брат – дядя Кузя. Оба они вернулись уже после того как забрали отца. Дядя Кузя подарил мне свой бушлат и ватные брюки, которые мне мать перешила, потому что я была маленькой.

Нам не на что было жить, потому что все отобрали – и сад, и землю – все уже было не наше. Итак, собрались мы с матерью и сами поехали к отцу.

Сколько времени мы добирались, уже не помню, ехали по адресу, но на комбинат попасть мы не смогли, потому что там работали только заключенные. Мы предъявили документы на входе и нам выписали пропуски – маме и мне, после чего смогли попасть на фабрику. На территории комбината ходил товарняк, который загружался продукцией. Там мы сели в вагонетку и поехали до самого озера, где были бараки заключенных. Там было большое помещение, которое отапливалось большими печами, их, по словам отца, сложили немцы. Эти печи топили вонючими брикетами. Жили мы в этом помещении 10 – 15 человек и у каждого была своя койка.

Отец жил с вами?

Нет, отец с нами не жил. Если к заключенным приезжали родственники, им отводились места в тех же бараках. Отец работал механиком на тех больших судах, которые по озеру курсировали туда – сюда.

Там меня отдали в школу, и было очень трудно, потому что русского языка я не знала, все время плакала и молилась. Многие слова я не знала и слово «велосипед», например, заменяла молдавским «бичиклета», и это слово стало моим прозвищем на все время, пока мы там находились.

Там были и другие семьи из наших мест. С нашего села была семья Дойбань, а из села Исакова была семья Лупашку, но мы с ними не встречались, поскольку жили в разных местах. Про Лупашку знаю, что им выделили отдельную комнату.

Потом и нам выделили комнаты в бревенчатых домах. Каждый дом имел по две комнаты – по одной на каждую семью. Кухня там была общая, а все удобства на улице.  Там мой брат и родился.

Ваша мать, чем там занималась?

Сейчас я Вам скажу, чем она там занималась. Работала ночным сторожем на причале, где стояли эти суда. Поднималась на борт судна, и сверху хорошо все было видно – освещение было неплохим.

Она получала зарплату?

Насчет денег не знаю, но она получала за работу ветошь для вытирания рук, и там  попадались чистые нити. Мать разбирала эту ветошь на нити, скатывала их в клубок и пока была на службе, занималась рукодельем – вязала скатерти и другие вещи.

Однажды, когда мы уже жили в одном доме с моей одноклассницей, я отнесла несколько вещей маминого рукоделия в школу и показала учительницам, которые потом просили мать, чтобы она и для них что-нибудь связала, но после рождения брата, мама не смогла больше этим заниматься.

Когда я пошла в школу, в моих тетрадях из-за множества ошибок при написании русских слов, красного цвета было больше, чем синего, и я плакала… шла к отцу и на коленях умоляла его: «Папа, отпусти меня домой, я дорогу знаю и сама доеду, пусть только мама посадит меня на поезд!». Я боялась своих незамужних теток, которые отличались своеобразием, но я готова была пройти через этот страх, лишь бы оказаться дома и пойти учиться в свою школу. Мама потом пошла в школу и договорилась, чтобы к нам домой приходила учительница и занималась со мной дополнительно. Так, потихоньку, я начала там учиться.

Ваш брат, когда родился?

Брат родился в 1950 году.

С отцом как встречались?

Отец постоянно жил отдельно от нас, вместе с остальными заключенными, но в свободное время, например, по воскресеньям, он мог посещать своих близких. Мы встречались, а потом он возвращался обратно. В комнате у нас была мамина кровать, на которой она спала вместе с братом, моя кровать и стол – вот и вся обстановка.

В 1953 году мы с мамой и братиком вернулись в Молдову, а отец задержался там еще на год, точнее, на девять месяцев.

Куда именно вы вернулись?

Вернулись мы домой, в Слобозия Доамней. Дом наш, благодаря тем трем теткам, которые там оставались, не отобрали. Семья Дойбань также вернулась в свой дом, а у семьи Лупашку дом не отобрали, потому что там, как и у нас, проживали их родственники.

Там, куда вы уехали, вас прописали7

Я не знаю, на каком положении мы там находились,  как нас там зарегистрировали, но вернулись мы прямо домой, дом был на замке и никаких проблем с местными властями, сельсоветом у нас не возникало.

После возвращения я продолжала учебу в русской школе.

Поговорим еще немного о Сегеже, что вы там ели, какой был ваш рацион питания?

Питались тем, что удавалось купить в магазине. Жили мы на мамину зарплату, потому что отец, как заключенный, ничего не получал. Когда мы получили ту однокомнатную квартиру, мать уже работала уборщицей в магазине и там же получала зарплату.

Кто в этих краях жил, и какими были отношения с местным населением?

Местное население было русским, но там были и ссыльные разных национальностей.

Были ли там такие же семьи, как ваша?

Не помню.

Как ладили с другими детьми, были ли у Вас там друзья?

Я с ними хорошо ладила, вот только прозвища у меня в школе были «молдаванка - цыганка» и «бичиклета». Понемногу я выучила русский язык и потом, после возвращения, я окончила русскую школу в Оргееве.

Вы сказали, что отец вернулся позже…

Да, он вернулся через девять месяцев после нас. По возвращении он работал во многих местах – в Ремстрое, на мебельной фабрике – это были хорошие места, и никто ему больше о депортации не напоминал.

Мама, после возвращения тоже пошла работать, к евреям, которые жили за мостом и занимались выпечкой бубликов, потому что очень трудно было после возвращения. Я же Вам рассказывала, как собирали щавель на лугу.

После окончания школы Вы продолжили свое образование?

После школы я не могла сразу пойти на работу, поскольку была несовершеннолетней, но потом приписали мне один год, и я стала работать. Сначала я работала на фабрике – сверлила отверстия в пуговицах и работала в три смены.

Потом я работала на ковровой фабрике, а оттуда пошла работать продавцом хлеба в горторге.

Только после этого я поступила учиться в Кишиневский техникум советской торговли и закончила его по специальности «товаровед». После окончания техникума я стала работать в ресторане «Кодру», затем работала в Оргеевском ресторане, и потом снова перевели буфетчицей в ресторан «Кодру», в лесу. Сразу же после техникума меня назначили заведующей рестораном и там мне было очень нелегко – отправляясь утром на работу, не была уверена, что вечером вернусь – молодежь распивала спиртные напитки и буянила. Хорошо, что мне помогал тогдашний начальник милиции товарищ Лоза, который сказал мне: «Один звонок, и всех ставим на место». На второй день приходили эти балбесы и выговаривали мне, мол, почему я в милицию позвонила, а я им: «С какой стати, стану я в милицию звонить?». «Так, Митю в милицию забрали!». «Забрали, значит заслужил!».

У меня трое детей и вышла я на пенсию в 1993 году, в возрасте 53 лет.

После вашего возвращения, и возвращения отца, кто-нибудь напоминал ему или Вам, словом или делом о депортиртации?

Я сама написала в адрес Министерства внутренних дел подробное объяснение. Мы уже жили в Кишиневе, где муж получил в наследство от умершей тети однокомнатную квартиру.  Люди из числа бывших депортированных посоветовали мне обратиться туда, потому что я не получала никакой компенсации. После этого обращения меня вызвали и выдали удостоверение…

Что значит для Вас Советская власть?

Что Вам сказать? Раньше хлеб стоил 16 копеек и люди жили в достатке. Сейчас, я Вам скажу, возможности жить в достатке есть не у всех, а лишь у некоторых.

Ни в октябрятах, ни в пионерах, ни в комсомоле я не была, потому что мой отец был депортирован.

Но хотелось бы вступить?

Да ничего я не хотела. Мать сказала: «Тебе это нужно?.. Хватит того, что отец твой настрадался! Не нужен тебе ни комсомол, ничего… Оставайся такой как есть, и все!».

Вам кто-то говорил, что это из-за репрессированного отца?

Нет, никто этого не говорил, но никто и не предлагал.

Был ли в вашей жизни период, который Вы можете назвать счастливым?

Не могу сказать, что была счастлива… Очень уж много страдать мне пришлось… (плачет…) и в детстве, и став у же взрослой, приходилось одной работать, муж работал в том же горторге, занимался холодильниками.

Трудно было…   Позднее, мы с мужем уже работали вместе. Никаких проблем ни с кем не было. Я 33 года пела в ансамбле «Кодру». Побывала в Германии, Польше, Италии. У нас в роду все пели. Мама хорошо пела. Я пела как Людмила Зыкина – исполняла русские народные песни.

А сейчас поете?

Пою, когда приглашают.

А мне споете?

На русском… У меня два сына в Саратове, они прислали мне тексты песен.

 Как они там оказались?

Моя двоюродная сестра (дочь маминой сестры) поехала в Россию на заработки, попала в Саратов, там вышла замуж и родила четырех детей, которые потом приехали жить в Молдову. Одна племянница вернулась обратно в Россию.

Сыновья уехали, когда тут началась заваруха – «Чемодан, вокзал, Россия!». По линии матери мы - липоване. Ее фамилия была Душкевич, а муж мой украинец – Слесарь. В семье отца были, наверное, молдаване, но я их не знаю. Его мать – бабушку, я только на фотографии видела – статная была баба. На той фотографии у нее в руке был посох.

До депортации отца я русского языка не знала – там уже выучилась по-русски говорить. Сейчас у нас есть липованская (старообрядческая – а. т.) церковь, я туда хожу и пою на клиросе…. (поет «Я на горку шла…»).

У Вас фантастический голос!

Если располагаете временем, я могу поставить кассеты, записанные в России, где я пою в Саратовском хоре. Сейчас я живу на два дома  - полгода здесь полгода там – с детьми.

Вы говорили, что у вас трое детей…

Дочь погибла осенью 1980 года, она у нас была средней, она училась в Питере, куда ее позвала троюродная сестра, которая была на год старше и училась там же. Их как раз послали на уборку картошки. В поле их возили группами, на автобусах. Однажды, когда ударили заморозки, они возвращались после работы на маленьких ПАЗ-ах, на которых двери открываются в сторону. Она сидела как раз возле дверей. Вдруг автобус начал валиться набок. Дочка открыла двери, выпрыгнула, а ее накрыло автобусом – и все. И вот, осталась я с двумя детьми. Старший родился в 1959 году, дочь в 1961–ом, а младший родился в 1969 году.

Вы сказали, что началась перестроечная «заваруха», в какой мере это затронуло Вас, сыновья молдавский язык знали?

Да, началось… «Чемодан, вокзал, Россия!»… Сыновья ходили в русскую школу, там, где мы жили, на холме.

Они по-молдавски не говорили?

Ну почему же, не говорили? - говорили на молдавском, но они учились в русской школе. По возвращении оттуда мы постоянно говорили на русском.

Ребята договорились с  моей двоюродной сестрой и решили уехать к ней в Саратов..

Старший сын был здесь женат, имеет двух дочерей – одна работает в магазине «Fidesco», а младшая работает в Москве. Жена у него была родом из Суслен, работала бухгалтером в горторге. Она стала ему изменять, и они развелись. Сын сказал: «Мама, я уезжаю отсюда, иначе придется в тюрьме сидеть!».

Я их с самого начала просила не торопиться, повстречаться год, чтобы дети спокойными были, но они не послушались. Когда играли свадьбу в Сусленах, она уже была беременна. Я на эту свадьбу не пошла, потому что я их просила потерпеть, пока не исполнится годовщина смерти дочери, но они опять не послушались.

Потом она уже стала гулять направо и налево. Он застал ее с коллегой по работе один раз – второй. Ничего путного из нее, так и не вышло!

А почему Вы не переезжаете на постоянное место жительства в Саратов?

Не могу привыкнуть, я тут родилась и тут моя родина!

Как Вам жизнь в Молдове?

А Вы разве телевизор не смотрите? Не видите, что творится? Мне эта политика, которая проводится в Молдове, не нравится. Кому может быть по душе политика Гимпу? Смотрите, что на селе делается! Я ведь общаюсь с людьми, и мне известны случаи, когда люди просто голодают!

Вы кем себя считаете – липованкой, русской, молдаванкой?

Я тут родилась! И всегда говорю, что я в первую очередь молдаванка! Отец мой так же был и русским, и молдаванином…, но ради родины он душу отдавал!

Ради какой родины?

Ради этого родного края, этой родины…

Он не был членом партии?

Боже упаси! Никогда! Я тоже никогда не была!

Сейчас у меня все есть, но я очень больна – перенесла два инфаркта. Проблемы с печенью и с ногами – остеопороз у меня. Мяса я совсем не ем. Питаюсь только супами и еще чем-то там. Иногда ем немного рыбы…. Мне многого не надо. Я хорошо себя чувствую и здесь, и в Саратове. Мы с мужем приехали туда и ему места понравились – мы на одной широте находимся и там тоже много зелени. Продали мы тут дом и поехали. Прожили мы  три года, потом муж заболел раком и не захотел там умирать: «Возвращаемся домой!». И давай обратно!

Дача у нас там была очень хорошая и огород замечательный. Когда купили тот дом, деревянная веранда у него уже разваливалась. Муж сказал, что дом построим, как принято у нас. Все ветхое снесли, ребята помогли вырыть под верандой погреб, над которым возвели новую веранду из белого камня! Все приходили смотреть и спрашивали, откуда что взялось. Мы отвечали, что так строят в Молдове.

Я говорила Вам, что 33 года пела в хоре. Там я этим же занималась… Меня там очень уважают. Можете послушать аудиокассеты с песнями в исполнении нашего Саратовского хора. Очень меня уважают и детей моих тоже. Старший у меня отличный сварщик и мастер на все руки…

Может еще что-нибудь споете?

.

Исполняет песню «Живет моя отрада…».

Браво! (аплодисменты…) и Вы еще жалуетесь на плохое самочувствие! Так петь могут только сильные люди!

Вот у мамы был голос! Их в семье было десять детей. Как соберутся и начнут петь – вся Слободка звенела. Обычай этот продолжался и при румынах – пели, несмотря на запреты.

Вы о липованской церкви, а липованская община есть?

Нас, липован, тут мало! В Куниче их много, а у нас совсем мало. Народ умирает. Вот  и я к этому готовлюсь… Сердце беспокоит, ноги больные, все косточки болят, потому что еще в детстве застудила.

Ваши проблемы со здоровьем оттуда тянутся?

Конечно же, если я по морозу ходила в резиновых сапожках!

Благодарю Вас за очень интересное  интервью!

Интервью и литературная обработка Алексея Тулбуре

Транскрибирование Надин Килияну

Русский перевод Александра Тулбуре

Интервью от 21 августа 2012 г.

Транскрибирование от 19 мая 2013 г.