Хомутинникова (Караджова) Софья Георгиевна, 1939 г.р., г. Чадыр-Лунга

Софья Георгиевна, расскажите, пожалуйста, о себе, о Ваших родителях, сестрах, братьях?

Я родилась в селе Кортен  22 февраля, 1939 года. Мама умерла через 4 месяца после моего рождения, папу я не знала, он сначала служил, потом…

Служил где? У румын.

Нет, не у румын. А вот где - не знаю. Он так и не появился, служил в армии. Я осталась жить с дедушкой и бабушкой, с родителями отца. Дедушку звали Караджов Василий Лазарович, бабушку – Караджова Софья Николаевна. У меня был еще старший брат Василий, 1936 года рождения. Так мы и жили вместе до 47-го года. В 1947 был сильный голод. 

Помните ли Вы войну?

Ничего, практически. Помню только как проходили по селу лошади тяжеловозы один раз. Это все, что я помню о войне.

Голод 1947 года помните?

Голод  я уже хорошо помню, потому что абсолютно нечего было кушать. Бабушка вся распухла от голода (-плачет-). Тогда открыли в Кортене детдом, и нас с братом туда забрали, чтобы спасти от голодной смерти. Бабушка еще жива была, когда нас взяли, но вскоре она умерла. Умерла от голода. Дедушка не умер, но лежал плашмя  - от истощения не мог двигаться. Бабушку даже некому было похоронить, нашлись потом какие-то люди – похоронили. 

А что у дедушки с бабушкой не было никакого хозяйства, земли, скота?

Когда- то было. Конечно. Но все забрали в колхоз. Даже принадлежности, инструменты для работы забрали. Ходили по домам искали зерно, все забирали. Коммунисты, сопляки, извините за выражение: «Дайте зерно, дайте продукты, дайте что есть». Но ничего уже не было, все забрали.

И вы попали в детдом?

Да. Мы тогда попытались бабушку спасти, носили часть своей порции каши ей домой. В детдоме нас кормили – супчик давали, кашку, а мы так любили и жалели свою бабушку, что есть все не могли (-плачет-), носили ей.  Хотели быть с ней, с дедушкой, а не в детдоме. Помочь мы не смогли, бабушка умерла.

Дедушку парализовало, и мы ушли из детдома, чтобы быть возле него. Мы хотели быть вместе с ним. Мы готовы были умереть с ним, лишь бы он не оставался один. Ушли ночью, перелезли через забор.

Той же ночью пришли к нам домой из детдома за одеждой, в которой мы были одеты – платьице на мне, какие-то брючки на брате. Дед сказал им, чтобы приходили днем, и мы вернем все до последней ниточки (-плачет-), все, что было на нас из детдома. Пришли днем – мы отдали. Так мы остались с дедом.

Дедушка выжил?

Дедушка выжил. Пришел немного в себя, начал снова ходить. С палочкой, но ходил.  Как мы выживали все эти годы, даже не знаю. Начали потом выдавать какой-то паек.

Эти годы до 1949-го как жили, что делали?

Дед не работал – не мог, я маленькая была. Брат мой учился. Он был постарше, и во время летних каникул  перебивался случайными  заработками на сезонных работах, или работой по дому  у односельчан. Но, в общем, работал за еду. Все сам не съедал, часть нам с дедушкой приносил. Вот, что я помню.

Что случилось 6 июля 1949 года?

Пришли к нам домой и сказали дедушке: «Где ваши дети? Собирайтесь и садитесь в машину». А машина уже была полна людей – в Болград должны были вести. Зачем собираться, куда уезжаем, за что – никто ничего не сказал.

Пришли солдаты и комсомольцы из села. Потом уже, когда мы вернулись, нас не пустили в село, и мы поселились в Чадыр-Лунге. И как-то поехали в Кирютню (старое название с. Кортен – а.т.), - там у нас родственники, - и один товарищ, который  в тот день (6 июля 1949 – а.т.) очень издевался над нами, говорит: «Посмотрите, мы их отправили на мыло, а они вернулись да еще с мужьями и детьми!».  Лицо его помню, а как звали – нет.

Ничего не дали взять с собой. Мы захватили только одну домотканую тряпку, что-то вроде  покрывала, или одеяла. Дедушка взял эту тряпку, и когда садиться в машину – меня нет. Он говорит: «Вася, где Соня?». Тот: «Не знаю». А я убежала к соседям и спряталась в бочку, чтобы меня не забрали. Не помню, кто меня нашел, то ли дедушка, то ли брат, но когда мы подошли к машине один умник там нашелся, взял меня за руку (-плачет-) и как игрушку  какую-то забросил за борт.

А что у вас забрали тогда в 1949 году, что вы помните?

Дом, помню,  у нас был. И вишня такая крупна, красивая. Еще дед просил их разрешить нам набрать с собой, хоть в карманы, чтобы покушать. Не дали. Мы-то думали нас отвезут и привезут . Мы,  дети. А взрослые понимали, что обратно не привезут. Не разрешили нам ту вишню взять. Вот какие варвары были. Местные.

Местные, а солдаты?

А солдаты – наоборот. Ходили и говорили на ухо: «Возьмите хлеб, если есть. Зерно возьмите». Подсказывали…

Что-то, еду какую-то взяли с собой?

Какую еду, миленький (плачет), какую еду! Ничего! Только тряпку эту домотканую. Зачем дед взял ее - не знаю, рвань одна.  Заполнили они машину, повезли нас в Болград, на вокзал. Там стояли поезда. Вагоны телячьи, такие окошечки малюсенькие, одним словом – скот возили. Все с мамами, с папами, а мы... (-плачет-). Дед палку свою не знает куда деть: одной рукой, и палку, и брата держит, другой  – меня. В вагон сесть высоко. Сели. Молодые, старые, больные, беременные – все вот так в кучу.  В кучу. Ну, кто знал, успел взять с собой - кто торбочку муки, кто торбочку зерна. Сидели, жевали зерно.

Что в дороге происходило?

Едем и едем, едем и едем . Остановились – раз в сутки останавливались. Открываются эти двери вагонные и нам дают в таких металлических чашечках что-то жидкое, по-моему. Не помню точно. Хлеб давали, или нет – не помню. Кто имел свое, ел и свое. Съели - все. Садимся, вагон наглухо закрывают.  Едем дальше.

В вагоне прорубили дырку, извините, (-плачет-) – это был туалет. И старые, и молодые, и женщины, и мужчины - все туда ходили.  Столько мучений. Доехали до Барнаула. В Барнауле нас высадили.

Вашу семью?

Всех. Мы все завшивели так, что предела не было – вши были везде. А у женщин, у девчат тогда были   такие длинные косы! Отправили всех в баню. Гуртом. Одежду с нас сняли, отправили в сухожарочные шкафы на обработку - стирать когда будешь? - не во что переодеться. Одежду прокалили. Надо идти в баню. Кто с мамой идет, кто с папой. А что нам делать (-плачет-)?  Дед забрал брата. Мне женщина какая-то говорит: «Идем девочка». Помылись, вышли, оделись.

И вот оттуда нас, по-моему (вот не помню точно), машинами доставили в село Новосмоленка, в местный колхоз.  И в этой Новосмоленке нас повезли в поле.

Как в поле? Сразу в поле?

Сразу. На поле этом огромная площадка ровная, утрамбованная, а на ней насыпано пшеницы…. Ее мешают, где граблями, где лопатами, где ногами ходят,  размешивают (ногами больше детки ходили,  мешали), чтобы просохла. Зерно должно было просохнуть. Это днем.  На ночь зерно сгребали в кучи. После просушки зерно загружалось и вывозилось на мельницу, еще куда-то…

И нам говорят, что надо работать, иначе вам паёк выдавать не будут.  Дедушка объясняет бригадиру, что он инвалид, детки вот с ним маленькие, но, мол,  работать будем, сколько сможем. Дадите им, - говорит, - кусочек хлеба – хорошо (-плачет-), не дадите –ну что ж…  Не помню, сказала я что-то тогда, или нет. Да я-то и по-русски не очень понимала. Дед говорил хорошо по-русски, брат язык быстро освоил – он постоянно среди людей крутился, а мне было сложно.

А на каком языке вы говорили в Кортене, в семье?

На болгарском. Только на болгарском. Русского не знала. Молдавского не знала. До сих пор не знаю и очень об этом жалею.

А вы в школу ходили до депортации, в Кортене?

Нет, я не ходила, брат ходил. Мне было 10 лет, я болела и в школу не ходила. А уже в России я пошла в первый класс, но не в первый год – 1949 я пропустила. А уже на следующий пошла в первый класс, мне было 11 лет.

Возвращаемся к зерну, к работе в Новосмоленке.

Что мы могли работать?  Ничего. Вот дедушка там где-то  тихонечко лопатой размешивает зерно, чтобы сохло, или граблями его потихоньку сгребает, или веничком сметает там где остается после того как зерно сгребали в кучи на ночь. Если дождь, непогода, зерно накрывали палатками, брезентом.

В первый день что-то дали поесть. Второй день – ничего, третий – ничего.  Дедушка говорит (-плачет-): «Кушайте пшеницу, в Кирютне не померли – здесь помрем». Ну, зубки были - грызли. Потом стали болеть от нее зубы, каждый день одну пшеницу жевали. Дед говорит: «Надо найти кусок железа и пожарить ее.  Она тогда более хрупкая и мягкая». Вася нашел кусок жести, грязный. Помыли, нажарили зерна. И вот в кармашке, или так ходим с этой пшеницей, грызем целый день.

Женщины работницы, мужчины местные говорили другим нашим: «Вы жалуетесь, а вот эта семья одна единственная такая несчастная попалась, с этими детьми…».  Приносят с собой обед, кто картошечкой, кто лепешкой поделится. Там лепешки круглые, вот такие толстые (-  показывает руками -). Этот кусочек даем дедушке, он нам разделит, и мы съедаем.

А ночь какая интересная была (- усмехается с горечью-)! Нечем было даже укрыться.

А где вы там жили?

Только к октябрю месяцу, когда там уже были морозы,  нам дали баньку полуразрушенную. А до того времени у нас никакого жилья не было.  Днем  просушиваем зерно, а ночью в этом зерне спим. Дедушка и брат разрывали большую яму в куче пшеницы, сажали меня туда (- не может говорить, плачет-), накрывали пшеницей по горло, срывали листья большие лопуха и накрывали ими мне голову. И все. Сами рядом лягут на пшеницу, обнимут один другого и так до утра.

Вы  с июля по октябрь  1949-го жили в куче пшеницы?

Да (-плачет-).

Почему с вами так обращались?

Мы не были рабочей силой. Мы не могли работать так, как им нужно было.

А что другие спецпереселенцы?

Тех тоже не особо пристроили, но какой-то барак на две-три семьи  давали. Вот утром приходят на работу люди, приподнимают траву эту надо мной: «Молдаваночка, ты тут живая?».  Были с добром люди, давали картошечки, лепешки кусочек- конфет, печенья и не знали даже. А другие: «Станцуй цыганочка-молдаваночка - дам одну картошенку».

А вас молдаваночкой называли?

Молдаваночкой. Всех, кто бы там ни был,  - гагаузов, болгар, - местные называли молдаванами.

Ударили морозы и вам тоже дали жилье.

Да, я говорила, нам дали помещение бани. Маленькое окошечко. Топчан соседи сделали. Но не было ни постелить чего-нибудь, ни укрыться, а в течение ночи в этом помещении вода в ведре замерзала. Мы вечером ведро с водой ставили, а утром вода в нем замерзшая была. Там что-то  вроде   печи,  котла было, и  дед  днем топил его мусором. Было терпимо. А до утра на оконце с внутренней стороны образовывались сосульки.

Всю зиму вы так прожили?

Первую зиму всю так жили.

А дров не было, не заготовили?

Какое там заготовили! Брат брал саночки и по метровому снегу в мороз уходил к роще. А она довольно далеко находилась. Там он срубал верхушечки деревьев, приносил и в печку. А они сырые, только шипят – толку от них мало.

Уже в потом, в другие зимы дали нам другую комнатку, люди к нам очень хорошо относились.

А чем вы питались в первую зиму? Получали ли какие-то деньги?

Никаких денег не было, про деньги забудьте. Нам давали немножко картошки, муки. Там основные продукты – это картошка, мука, капуста, свекла красная и сахарная. Можно было себе суп сварить, борщ. Наши там такие борщи варили!

Тыквы много тоже. Наши как готовили эту тыкву, так местные не могли наесться. Давайте, -говорили, - научите и нас.  Болгары, гагаузы, молдаване, - говорили они, - вы хорошо готовите, научите и нас. У нас, мол, все овощи есть. 

Есть там все, кроме помидор. Помидоры там не вызревали.

А что готовили наши там, расскажите поподробнее, пожалуйста?

А что готовили? И борщи, и соусы. Болгары готовили соус манджу. У местных целые бочки мяса, они варили  его кастрюлями  и просто ели его вареным.  Наши же их научили котлеты делать. Мясорубок там не было, но наши выкручивались. Брали большие куски мяса и замораживали их на морозе. В выдолбленном из дерева корытце клали это затвердевшее на морозе мясо и рубили его сечками, круглыми, самодельными железными ножами. Рубили пока не получался фарш. Делали из него котлеты.

Фаршировали картошку. Картошка там крупная, ее режут пополам, вырезают середки из половинок и заполняют их мясом. И в печку. Там все готовили в печке.  Плиток газовых раньше не было, все в таких круглых печах и готовили.

А местные этих блюд не знали?

Нет. Они даже из творога ничего не делали. Просто ели его и все. Наши говорят: «Давайте, вареники налепим, плачинки сделаем». А те: « А как это, что это?».  Наши берут муку, - мука хорошая там была, - делали полные формы… Молоко, сметана – все шло в дело. Коров там держали, все это было.

А как они плакали, когда мы уезжали! О-го-го. Особенно молодежь они уговаривали: «Ребята, девчата, - а некоторые повыходили замуж  там, - не уезжайте, оставайтесь здесь у нас» (-плачет-). Родина, как же (-говорит с сарказмом-)? Надо на родину ехать.

Мы о возвращении поговорим позже.  Вы все время ссылки оставались в  С. Новосмоленка?

Да, оттуда мы не переезжали никуда.

Кто были эти местные, которых вы упоминали?

Русские. Простые работяги, колхозники. Земли там было много, - хорошая земля, -  и нас отправили туда эту землю обрабатывать, дома  строить. Откуда они там появились я не знаю, но были и старенькие. Сейчас там уже никого нет. Мой брат через несколько лет после освобождени ездил туда и рассказывал, что в нашем селе почти никого не оставалось. Какие-то две семьи стариков. Дети их поуезжали в Новосибирск, Бийск, Барнаул. 

А как жили местные?

У них были дома. Глиняные, – глиной забивали стены до верха, -  или же деревянные. Это я очень хорошо запомнила, потому что в деревянных очень много клопов было. Сами они работали в колхозе. Скотину держали.

А другие семьи из Молдовы, как у них сложилось там?

Сначала они получили бараки, потом стали строить дома. Там лес кругом.  Леса много, рук только не хватало. Их отсюда забрали как кулаков, так они и там жили. Вернулись, и здесь имеют. Тот, кто любит работать, тот и имеет.

Вы тоже потом получили другое жилье.

Да, комнату в бараке. Одну комнату на две семьи. Калмычка с двумя детьми, без мужа,  и мы с дедушкой. Там были и калмыки в Новосмоленке. Две семьи в одной комнате, но, слава Богу, было тепло, хорошо. У калмычки ребята были уже большие, работали, зарабатывали. Была мука. Что-то мы уже имели. Кушать варили.

Вели общее хозяйство?

Честно говоря, не помню. Помню только, что брат отказывался кушать с ними вместе, потому что калмычка всегда раскатывала тесто для лепешек на бедре. Раскатает, рядом огонь горит, зимой – печка.  Тесто на огонь и заваривала чай. Много чая. Но настоящего не было, поэтому заваривали травы, листья. И вот ели лепешки с чаем. Пройдет несколько часов, она опять эти лепешки раскатывает и печет. Так вот брат уходил из комнаты, когда она это тесто на бедре раскатывала. И кушать не хотел. Калмычка постоянно предлагала, но он отказывался.

А чем питались вы?

У нас дедушка готовил. Свои национальные блюда мы не очень могли там готовить.  То, что я  рассказывала – это другие готовили. Коровы у нас не было, молока, масла, творога, соответственно,  тоже.  Картошку ели в основном. Но не варили ее целиком так, как это делали местные, а обжаривали ее, соусы делали всякие. Но дело в том, что у нас не всегда и масло-то было, продукты.

Мы огород большой держать не могли. Был у нас маленький кусочек земли возле дома, на котором мы выращивали только картошку. Вот такая картошка была (-показывает какая большая-), рассыпчатая. Да, и морковь тоже. Старались борщи варить, супы. Брала кусочек теста, готовила лапшу. Сами все делали, помощи особо неоткуда было ждать.

Больше всего нас поддерживали русские женщины.  Дай Бог им здоровья (-плачет-)!

Каким образом они вас поддерживали?

Питанием, в первую очередь. Одеждой. Давали свои какие-то обноски. Мы перешивали, носили, лишь бы не ходить совсем раздетыми. Идем в школу, хозяйка подоила корову и стоит за забором, смотрит - не идем ли мы с братом, чтобы дать нам по кружке молока с утра. Или после школы - дать молочка для деда, пару горячих картошек, лепешек. Или просто так среди дня, или поздно вечером домой приходили, что-то приносили (-плачет-). 

Кто-то еще жил так же тяжело, как ваша семья там?

Были и больные, неработающие. Если ты не работал, о тебе никто не заботился. Государство? Нет. Они не для этого нас туда отправили, чтобы заботиться о нас. Они нас подняли, чтобы мы работали. Нас же отправили «на мыло» - так активисты говорили.

А что наши, помогали? Кто там был из переселенцев?

Болгары, гагаузы и калмыки были.  Этих за что туда пригнали - не знаю. Наши? А что наши? Так же, как и сегодня.

Не помогали? Русские больше помогали, чем болгары и гагаузы?

Да.

Почему?

Не знаю (-плачет-).

А в пути, к примеру, в вагоне, вы ни с кем не сблизились, не помогали вам?

В вагоне в особенности каждый был за себя. Имел горсточку чего-то и старался для себя сберечь. Самым главным было – выжить. Питание было главным, надо было хоть раз в сутки что-то покушать.

Софья Георгиевна, вы в 1950 году пошли в школу.

Пошла в школу. Да. Я русский немножко выучила, но не очень хорошо. И сейчас, помню, учительница что-то объясняет и ко мне: «Ты поняла, все освоила?».  И говорит: «Соня, встань». Я не реагирую. Опять: «Соня, встань» и показывает мне жестами, мол, вставай. Я вставала.

Задавала мне много вопросов, и я потихоньку стала понимать. Приходила домой, спрашивала дедушку. Он мне очень помогал. Говорил со мной о школе, учил меня русским словам, как себя надо вести и все такое. Трудно было. Вначале.

Потом я освоилась и стала так хорошо учиться! Очень любила кружки, раньше очень много кружков  всяких было.  Кружок рукоделия я посещала и шить умела. И сейчас умею шить.

На торжествах разных тяжело было. Все приходили с мамами, папами, только я всегда одна. Плакала все время, не хотела идти. Учительница так обнимала меня и говорила: «Идем, не плачь». Полина Степановна, или Семеновна, - не помню, - ее звали. А я так хотела, чтобы меня мама хоть один раз обняла (-плачет-).

А как складывались отношения с коллегами по классу?

Очень хорошо. Ни меня, ни брата не обижали. Может от учительницы зависело, или я не была такой уж вредной, но вот брала меня учительница за руку, и они все подходили, гладили. Видели, что не умею разговаривать, берут за ручку: « Идем, идем, мы принесли лепешку». И показывают жестами: «идти» и «кушать».

А что папа? Что с ним случилось, он бросил семью?

Нет, он не бросил. Я сама точно не знаю, что случилось. Его судили за два кг пшеницы. Он украл два кг пшеницы, чтобы мы не померли с голоду. Это было в 1947 году. До этого он служил.  Как он оказался в Кортене, почему, где его судили, куда отправили – ничего не знаю. Один раз его всего и видела. А что с ним стало - не знаю. Мы были в разных местах – мы с дедом на Алтае, а он….

Смерть Сталина вы помните?

Помню, я была в третьем, или в четвертом классе. С нами училась калмычка, она очень плакала, когда учительница вошла в класс и сказала: «Дети, сегодня у нас траур. Скончался Сталин». Как она ревела! Как она кричала! Мы ее спрашиваем: «Что кричишь, что ты ревешь?» Она: «Он умер, его не будет, как мы будем, куда еще нас отправят?» Больше никаких подробностей не помню.

А что-то изменилось после его смерти в вашей жизни?

Не помню я. Нет, ничего особенного не произошло, мало что изменилось.

А Новосмоленка большое село?

Нет, не большое. Потому что, когда стали разъезжаться, то оно, вообще, исчезло. Все разъехались, за исключением двух-трех семей, которых и встретил мой брат, когда поехал туда через несколько лет после освобождения.

В селе были больница, клуб, магазин?

Ничего не было. Я не помню, чтобы кого там лечили, или вызвали врача. Если кто-то заболевал серьезно, то, вероятно, отправляли в Верхонуйск или Быстрый Сток. Брат мой в Быстром Стоке учился. Тут он закончил семь классов, а там закончил десятилетку. Мы с дедом оставались в селе.  

За все эти годы я ни разу не обращалась к доктору. Я не очень-то и болела. Вот только ноги не ходили, но они не ходили еще дома, в Кортене.

А выходные какие-то там у людей были?

Ой-ой-ой (-вздыхает-). Я знаю, что они постоянно были заняты. Они не имели права куда-то выезжать, даже в район. В Верхонуйск. Село Новосмоленка, а район – Верхонуйский. Обязательно надо было отмечаться у коменданта, что ты на месте.

С гармошкой по селу ходили?

У хозяев были  молодые ребята, школьники постарше, они ходили с гармошкой.

Хозяев?

У русских. Они хозяева, а мы приезжие. Помню кино показывали. Где ж это было, дай Бог памяти? В каком-то здании ткань натягивали большую и показывали кино.

А магазин был?

А кто им что-то будет привозить? Денег не давали. Может хозяева и получали что-то, я не знаю. Из нас никто не работал. Ни я, ни брат, ни дедушка.

А дедушка чем занимался?

Старенький он был, больной. Ходил кому картошку перебрать, морковку рассортировать, ну и давали: пару ведер картошки, моркови, торбочку муки, зерна. Больше из жалости, из милости давали.  Они, русские, очень щедрые. Я больше в жизни таких людей не встречала.

Дедушка еще плел корзины: собирал прутики, очищал от коры и плел корзины такие белые под картошку, овощи, или даже куда-то сходить можно было с этой корзиночкой.  Денег никто не давал, а давали продукты, или разрешали пойти к ним в баньку помыться.  Дедушка ходил к хозяевам в баню. У каждого,  или  у нескольких семейств вместе были бани. Простые срубы, с полками, печью, с каменкой для пара.

А местные выезжать могли?

Конечно.  Они выезжали в город, в район. Часто ездили в Барнаул, в Бийск – там не далеко.

Семьи, которых переселили из Молдавии, были религиозны?

Да, почти все были очень религиозны. И местные тоже. Церкви там не было, но собирались иногда по выходным молитвы читали, книги, песни пели.

Православные?

Православные. Да, собирались сами, без батюшки, без церкви и молились вместе. На религиозные праздники не выходили на работу.  Воровства, хулиганства там за все 9 лет ссылки я не помню. Не то, что сегодня творится. Боже упаси! Люди голодные сидели, но ни у кого ничего не воровали.  

Вы говорили, что выходили замуж?

Да, за русских. И потом или с мужьями сюда приезжали, или там оставались. У брата моего там девушка была, провожала его на пристани – мы же из Барнаула на пароходе сюда …. Потом он долго жалел, что не остался с ней.  Первая любовь!

Когда вас отпустили?

В 1956 году, но мы в России остались, нам сюда не разрешили вернуться. Когда нам документы выдавали, нам сказали, что в Кортен нас не примут. Ищите, мол, другое место в Молдавии. А мы решили остаться. Жили какое-то время  в Горьковской области. Сухобезводный район,  село Лапшанга. Там мы прожили 6 лет. 

Как вы там жили, чем занимались?

После семи классов дедушка опять свалился, и мы за ним ухаживали. Одна бабушка местная очень хотела взять над нами опекунство. Она очень рано потеряла мужа, много в жизни пережила горя. Работала она в больнице, получала 360 рублей (дореформенных – а.т.).  Дед не соглашался, но она очень настырная была. Будем, - говорила, - Соню учить. И Васю тоже. И вот я поступила в Горьком в медицинское училище, закончила его и после этого работала в военном госпитале.

Дедушка там, в Лапшанге умер. Вася ушел в армию. После демобилизации учился в Вильнюсе, а потом работал на станкостроительном заводе «Жальгирис». Сначала мастером, потом инженером-технологом  и еще кем-то.  Вышел он на пенсию директором огромного  завода, на котором работало 5 тысяч человек.

Он всегда очень много работал, да и сейчас работает. Рисовал по ночам свои чертежи, подрабатывал, чтобы и мне помочь. Я потом замуж вышла, но уже на Урале,  в г. Шадринске, Курганской области.

За кого, за местного?

Я работала в военном госпитале в Горьком, а он служил там.  Возил начальника госпиталя. Начальник госпиталя говорит: «У меня есть девочка, которую, если кто-то обидит, я никогда не прощу». Вот я за него за водителя начальника госпиталя и вышла. Жили в Шадринске с его мамой, - он из Шадринска, - несколько лет.  И надумали приехать сюда, в Молдавию в гости.

А здесь, что? Вино дешевое, ему понравилось. И он, русский,  очень сильно захотел приехать сюда навсегда. Я этого не хотела.  Он тогда приехал сам, взял с собой дочь. Здесь устроился на работу,  девочку – в садик.  Квартиру нашел. 

Потом приехала и я. А куда мне было деваться?  Сдала квартиру, взяла контейнер, все загрузила и приехала. Не надо было этого делать, надо было остаться в Сибири. Другая жизнь была бы.

Когда это было?

В 1966 году. Вернулись не в Кортен, а в Чадыр-Лунгу. Нас здесь прописали, жили на частной квартире. Дочери уже было 5 лет. Я устроилась на работу в чадыр-лунгский санаторий.  Работала много лет, была на хорошем счету. Не хочу хвалиться, но трудовая полна благодарностей, грамот.  Я очень любила и люблю свою работу.  Оказать кому–то помощь, последней крошкой поделиться  - для меня это великое удовольствие (-плачет-). Потому что я знаю как со мной делились, как меня спасали от голода.

Когда вы вернулись вас кто-то упрекал, напоминал как-то, что вы из депортированных?

А мы скрывали. Мы не говорили, потому что этих людей презирали. Считали кулаками. Дед мой не был кулаком, а дураком, потому что работал всю жизнь. Кого-то оставили в селе, а нас отправили на эти муки. Забрали нас как кулаков, но к 1949 году у нас уже ничего не было.

А вы в пионерах были, в комсомоле, партии?

Не была. Может быть, потому и жила так плохо. Не была,  да и не зазывали особо. Во всяком случае дед не говорил не ходить, не вступать. В школе, помню, эти галстучки одевали -  красиво, но я не имела этого желания.

У как вас приняли здесь родственники?

Как приняли (-усмехается-) ?! Вообще, жестокие у нас  люди. Если бы я жила побогаче, была бы им от меня какая-то корысть, тогда …  А так, что с меня толку?

У вас оставались здесь родственники, с ними вы, будучи в Сибири, связь поддерживали, получали что-либо от них?

Они боялись письма писать. «Будем писать высланным, и нас вышлют» - так они думали. Помню, один раз получили мы посылку, но не из Молдовы, а откуда-то из другого места. Папа нам прислал. Прислал он нам макароны, и до сих пор я помню, в селе говорили, что дедушке Василию прислали посылку, а в ней какие-то штучки с дырками. Что за штучки с дырками? Никто там макарон до тех пор не видел. Масло подсолнечное еще там было, какая-то крупа. Брату какие-то брюки, рубашку – все не по размеру.  Из лагеря, со свободы он нам прислал посылку – я не знаю.

А другие получали?

И другие тоже не очень получали.

Как вы восприняли перемены 80-90-х гг.?

Ничего не помню, ничего не знаю.  На меня повлияли изменения с моим здоровьем. У меня хроническая болезнь, сердце.  Нужна операция в Киеве, или в Москве. А откуда у меня деньг?! По инвалидности мне дали 48 рублей. 48 рублей! Попробуй, живи. Сейчас хоть, слава Богу, у дочки 1200 леев, у меня 900 леев пенсия.

Дочка с вами живет?

Да со мной. Тоже с мужем разошлась. Мой-то здесь спился окончательно (-плачет-). Потом ему дали 24 часа, чтобы он уехал отсюда. Пил,  дрался. Уехал, и очень давно.

У меня еще поджелудочная, почки, печень, давление вот еще появилось. Питание плохое у нас. Спасибо вот еще варим борщи. Голодные не сидим. Из теста что-нибудь готовим.

Как бы вы охарактеризовали советскую власть.  Коротко, если можно?

А как я могу ее охарактеризовать?

Она так с вами поступила.

Поступила, да, но и от смерти спасла.

Как так?

Так, потому что убрала нас отсюда. Если бы мы здесь остались - подохли бы с голоду. Некому было работать и не на что было жить. Закончил бы мой брат школу?! Стал бы большим человеком, директором большого завода?!  Закончила бы я школу здесь на медсестру?!

Здесь это было невозможно?

Нет, невозможно. Не на что было нам учиться.

Образование было бесплатным.

Оно было бесплатным, тем не менее,  невозможно было учиться. Я не против наших,  и не против русских. Но вот говорю, что мне дала та власть, что я запомнила тогда, и что я вижу теперь. 

Теперь, что она, власть, нам дает?!  Выбираем мы депутатов, много всяких, но хоть один раз поинтересовался бы кто: «Ты инвалид, ты репрессированная - как ты живешь? Хоть на лекарства у тебя есть пару леев?»

Приходишь в больницу,  и тебе говорят: «Тебе 73 годы, и ты ищешь здоровья?! Наши родители не ходят, не ищут здоровья в такие годы». Хорошо, но если я не умираю, у меня адские боли – все кости болят, лихорадит целыми ночами, не знаю куда себя деть? 

Ничего без конвертика не решается. А откуда у меня конвертик? На коробку конфет, или букет цветов никто и не смотрит.

Раньше было по-другому?

Раньше проще было как-то. Отношение было другое совсем. О чем тут говорить! Было другое отношение.

Обидно. Сама проработала свыше 30 лет в медицине. Ни одной копейки у кого не взяла. вызывали ночью  - шла без отказ.  Сейчас плачу за каждый укол 15 лей.  15 уколов в месяц. А лекарства какие дорогие!

В вашей жизни был период, который вы можете назвать счастливым?

Нет. Жизнь была тяжелой. Раньше было, правда, легче. Раньше имела что-то с кусочка земли. За деньги могла купить помидор, молочка. За копейки.  А сейчас литр молока 10-12 леев.  Творог, рыба мне как воздух нужны. Яблоки. Каждый день хоть чуть-чуть. Нет, я не могу себе позволить. Литр молока развожу водой, чтобы хватило на несколько дней.

Они мне говорят: «От твоего питания зависит твое здоровье». Я не глупая, я тоже это понимаю. А откуда это питание взять?! У меня пенсия 900 леев, а зимой только за отопление, - у меня печка стоит,  на газе работает, - уходит 1100 леев.

Вот приходили из собеса, смотрели как живу, а у меня чистенько, прибрано – бабушка и дедушка научили, что надо жить в чистоте. Это у меня свято – порядок и чистота. Посмотрели: « А, есть холодильник, есть телевизор, значит хорошо живете – вам помощь не нужна». А то, что этим холодильнику и телевизору больше лет, чем мне, их не интересует. А пошли к другим – там пьют, грязь по колено, сами не мытые. Ага,  вот эти живут тяжело, им помощь дадим. Дают им помощь , а они и рады – пропивают ее.

В этом году даже 500 леев не дали как репрессированной. Фамилия по мужу не совпадает с моей девичьей фамилией, под которой меня вместе с братом и дедушкой поднимали в 1949 году. А свидетельства о браке у меня нет – муж забрал, когда убегал отсюда. Замуж я выходила в России. Даже не знаю , что делать.

А по мужу вы?

По мужу я Хомутинникова. Поднимали в 1949 г. как Караджову, а сейчас я Хомутинникова.

Спасибо вам за ваш рассказ, мы его обязательно опубликуем и попытаемся обратить внимание властей на ваше положение.

Интервью, транскрибирование и литературная обработка Алексея Тулбуре.

Интервью от 1 сентября, 2012 г.

Транскрибирование 14 сентября, 2012 г.