Дука Петр Федорович, 1940 г. р., с. Бубуечь, мун. Кишинев

Господин Дука расскажите, пожалуйста, о себе, о ваших родителях, братьях и сестрах.

Родился я в 1940 году, в селе Бубуечь. Мой отец, Федор Дука был осужден и скончался в Вологодской области.

Вы его помните?

Помню, как во сне. Я и видел-то его всего один, кажется, когда мне было 4 – 5 лет.

Значит, его осудили в 1945 году?

Он умер в Вологодской области, но причина его смерти неизвестна, так мне сказали в КГБ, куда я обратился пару лет назад. Они мне сказали, что, мол,  такие были времена.

Он был крестьянином?

Да, трудолюбивым крестьянином. Русского языка он не знал, а в его деле было указано, что он был против Советской власти.

Он что, занимал какую-то должность в румынской администрации?

Не знаю.

Может у него был магазин?

Да нет. Я хорошо помню, что у нас было, как и у любого крестьянина в то время одна – две коровы, 5 - 6 овец.

Мать?

Маму звали Анна Гавриловна. Она русского языка тоже не знала. Занималась хозяйством и работала в поле и брала на подмогу людей, но это было взаимообразно – она шла и помогала людям на какой-нибудь работе, а они, в свою очередь, помогали маме.

В Бубуечах у вас был дом?

Да, был дом, который до сих пор не вернули, а при доме было небольшое хозяйство и участок земли – все как у людей. Сколько земли было – не знаю.

Братья, сестры были?

Были две старшие сестры – Нина и Мария от первого маминого брака с другим мужчиной, а я и младший брат Володя 1942 года рождения родились от второго маминого брака.

Выходит, что во время войны Ваш отец был в селе?

Выходит, так. Первый мамин муж умер, но отчего умер неизвестно, и мама где-то в 1938 – 39 гг. вышла замуж во второй раз.

После войны в селе был колхоз, мать в него вступила?

Нет, колхоза не было. Мама занималась хозяйством и работала в поле, а мы дети, оказывали ей посильную помощь. Помню, как меня, малого, мама боала за руку и айда в поле.

В школу ходили?

Учился в молдавской школе, успел закончить первый класс.

Что случилось 6 июля 1949 года?

Я проснулся в слезах, но не понимал почему плачу. Потом увидел маму и старшую сестру – они тоже плакали. Видел, как они стояли растерянные, не зная, что брать с собой. В дверях стояли двое с винтовками, а третий был переводчиком. Он нам сказал: «Вас повезут в другое село». Так и говорили людям, что повезут в другое село или город. Но я до сих пор задаюсь вопросом – а почему стояли с винтовками? Почему врали-то?

Мы плакали, а нас посадили на машину и повезли в Кишинев, на железнодорожную станцию.

Вам объяснили, почему увозят из дома?

Нет, тогда нам ничего не говорили, но потом сказали, что нас вывозят как богачей, а другим говорили, что они враги народа. Но, какие из нас богачи, а тем более враги народа?

Вам разрешили что-то взять с собой из дома?

Можно сказать, что мы с собой ничего не взяли. Может быть какое-то там одеяло. Да и времени на сборы нам не давали.

А на станции что происходило?

На станции погрузили нас в вагоны для перевозки скота, с маленьким, забранным решеткой оконцем, и к вагонам была приставлена вооруженная охрана.

У вас всех выслали?

Да, сослали всех – маму, двух сестер, меня и брата. Отца уже не было, он умер в 1947 году.

Вы получили извещение о смерти?

Нет. Мы тогда ничего не знали. Только недавно узнали из его личного дела.

На станции долго простояли?

Сколько мы простояли, я не помню, но туда подвозили еще людей. Наверное, пока не заполнился состав.

О том, что было в пути, помните что-нибудь?

Ехали мы довольно долго – кажется, месяца два. Состав иногда подолгу находился на станциях. В Красноярске мы простояли три дня. Там нас сводили в баню – хоть об этом позаботились. Из Красноярска мы продолжили свой путь дальше, до станции Новочунка. Нас высадили на 120 километре – так отмечались там населенные пункты.

Там стояли бараки, построенные японскими военнопленными. К нашему прибытию их уже освободили и они на радостях распевали свои песни. Колючую проволоку по периметру лагеря снимали уже мы, я в этом деле тоже участвовал – мне было 9 лет. Вот такими были первые дни в Сибири.

А что потом?

Потом появилась возможность попасть в детский дом, поскольку матери было трудно нас содержать. Приехали мы почти раздетые, а сибирские зимы суровые. К тому же мы были очень голодны – ходили по полям и выкапывали картошку, оставшуюся после уборки урожая. Мама ходила к местным жителям и нанималась работать за продукты. Очень трудно было. Там вокруг были села и много тюрем.

Когда вы попали в детский дом?

В том же году. Меня и одну из сестер отправили в Тайшет, остальные двое остались с мамой. Она не могла нас всех содержать, так что хоть немного ей стало легче. Таким образом, семьям, оказавшимся в трудном материальном положении, оказывалась, так сказать, помощь со стороны государства.

Это было дело добровольное?

Да, это делалось добровольно, не в принудительном порядке. Я не знал что это такое, но даже рвался в детдом, почему-то казалось, что так нужно. В Тайшете был детский приемник-распределитель. Там нас накормили, одели - в этом плане там было лучше. Оттуда нас перевели в Иркутск, где мы пробыли около месяца, после чего нас отправили в город Тулун, в тамошний детский дом.

В Тулуне я снова пошел в первый класс, но уже русской школы. Языка я не знал, но выучил его довольно скоро – иначе нельзя было. Учился хорошо, помню, даже лыжи подарили. А в другой раз, за успехи в учебе, подарили бюст Ленина – тоже ценный подарок.

Какие еще дети были в Тулунском детском доме?

Помню, там был мальчик из Эстонии, а еще там были украинцы, которых депортировали из Львовской и Ивано-Франковской областей.

Мать через некоторое время начала меня искать, потому что она не знала где я и что со мной. Одна из воспитательниц все спрашивала меня, не хочу ли я у нее остаться. «Будешь играться с моим младшим сыном» – говорила она мне. Сыну ее было около трех лет. Она меня очень любила. На летние каникулы все ребята уезжали в лагерь на три месяца, а я оставался у этой воспитательницы.

И вот однажды, это было где-то в 1952 году - я пробыл там около двух лет, мне сказали, что я должен вернуться к маме. Молдавский язык, к тому времени я уже забыл, потому что разговаривал только на русском.

Вы решили вернуться домой?

Да. Когда меня привезли домой, мать пасла у местных жителей коров. Там было много работников НКВД, охранявшие окрестные лагеря и тюрьмы, и мама пасла у них скотину. Прибыв домой, я говорил с мамой по-русски. Она за это время тоже кое-что выучила. Уезжал я с 120 километра, а вернулся на 115 километр. Там люди жили в землянках, как во время войны. Они углублялись в землю, где-то на 1,5 – 2 метра, а на крыше был дерн и росла трава.. Мне это не понравилось – в детдоме было лучше и чище. Да и одежда у меня  была хорошая, и пальто справное.

А как мать построила эту землянку?

Она вырыла ее не одна, а вместе с другими людьми, там были два брата. Мать помогала им, чем могла. В землянке была общая прихожая и две комнаты – справа и слева. Там жили две семьи: в одной семейство Дука – то есть мы, а в другой семейство Гажу – тоже из Бубуечь. Как их звали не помню, но помню, как звали их сыновей. Одного звали Михаилом, он только отслужил в армии и вернулся к матери, потому что отца у них не было. У другого брата было двое сыновей – Костя был старше меня (1939 г. р.) и Илья (1944 г. р.).

Из Бубуечь много народу там было?

В других местах может быть и было больше людей, но там только две семьи и были – Дука и Гажу.

Вы, значит, вернулись на 115 километр?

Вернулся. На 115 километре пошел во второй класс, потом, через несколько лет, когда мне исполнилось четырнадцать, пошел работать. Трудоустройство разрешалось с 16–ти лет. Они требовали у меня паспорт, но я схитрил.

Парень я был здоровый – работал я все время, летом и зимой, куда пошлют – лес валить или дороги строить. Первая моя зарплата была большая – 1300 рублей.

Учебу я не бросил, но по причине тяжелого положения приходилось работать и одновременно учиться в вечерней школе. Вечером, когда начиналась вторая смена, я шел в школу, а после школы, с двенадцати ночи и до утра, работал на производстве. Там делали доски, и я на тачке выносил стружку по деревянным мосткам выходил с ней на улицу и сваливал ее в большую кучу. Ветер на улице был пронзительный, холодный и всю эту стружку сдувал на меня. Когда приходил с работы домой, мне уже ничего не хотелось – даже кушать не хотел.

Это был тяжелый физический труд, вы справлялись?

Мне было всего 16 лет, но я чувствовал себя нормально.

А мать?

Мама нанималась к местным хозяевам на поденную работу. Бралась за любое дело – белила, убирала, мыла туалеты, пасла скотину. Пасла больше по ночам, потому что днем скотине досаждали слепни, мошкара и комары, которых там было множество. Ночью было страшно, боялась зверей – посмотришь на корягу, а мерещится медведь.

В колхозе не работала?

Колхоза там не было. Люди работали на лесозаготовках, но это был леспромхоз или как он там назывался. Колхоз появился потом, но когда это было, не помню. Деревья там валили электропилой. Работала она следующим образом – в лес доставляли силовую установку, которая давала электричество, а к ней кабелями была подсоединена электропила. Кабель мог быть очень длинным – сотни метров.

Сестра, которая вместе с Вами уехала в детдом, тоже вернулась домой?

Да, потом вернулась и она. Когда меня перевели в Тулун, она осталась в Тайшете – у нее была инвалидность. Посде возвращения домой, она так же ходила на поденную работу, но больше всего нянькой работала – присматривала за детьми. Ходила к одной семье аж на 110-ый километр.

Остальные братья?

Младший брат учился в школе, Нина – старшая сестра, работала в лесу, на 115 километре. Бригадиры обсчитывали и обманывали людей. Помню, как-то она получила, считай, что ничего – 40 рублей. Потом положение стало меняться. Мужчины там зарабатывали больше, появилась возможность выбирать работу. Хорошо зарабатывали там водители, которые возили лес на переработку.

Где и на что тратили деньги, был ли там магазин?

Был ли магазин на 115 километре, я не помню, а вот на 117 километре - где нам в щитовом домике выделили квартиру, полную клопов, тараканов и мышей - магазин был.

Смерть Сталина помните?

Не знаю в каком месяце это случилось, но помню, что страшно горевал, плакал так, как не оплакивают дети собственных родителей. Портрет Сталина в клубе на столе помню.

Мать тоже плакала?

Этого я не знаю.

Почувствовали ли Вы какие-то перемены в вашей жизни, после смерти Сталина?

Перемены наступили позже, когда нам стали разрешать возвращаться в Молдову. В Сибири мы были свободны в радиусе не более 25 километров и всегда были под надзором комендатуры. Колючей проволоки, конечно же, не было. Мы были свободными – но в загоне.

После этого, нас перевели на 117-ый километр, и там была школа, в которой учился и я.

В школе, какие дети были и откуда?

Были там русские, молдаване, украинцы. Приходили ребята из других сел – Чунки и Новочунки

А что случалось, если кто-нибудь заболевал?

А вот про это я ничего не могу вам сказать. Может потому, что мама наша была молодая, и мы, дети, были здоровы. Думаю, что что-то там все-таки было, не могло не быть. Медсестра, во всяком случае, должна была там быть.

Отношения с местными жителями, какие были?

Да вроде нормальные сложились отношения. Сам не слышал, но ходили слухи, что некоторые из местных говорили: «Во, нагнали фашистов». Бывало, что на работе обманывали. Люди-то, разные бывают.

Как проводили свободное время?

Зимой катались на лыжах, на коньках. Когда были на 115-ом километре, то вместо санок катались на досках. Делалось это следующим образом – брали доску и обмазывали ее навозом и обливали водой. На сорокаградусном морозе доску сковывало льдом мгновенно. Навоз, по нашим соображениям, придавал льду дополнительную крепость. Потом на этих досках спускались с горки до самой бани. Летом ходили в лес по грибы, ягоды. Цветы собирали.

Проблемы в связи с русским языком там были?

Проблем не было. Язык мы выучили очень быстро – нужда заставила.

Можете описать дневной рацион вашей семьи?

Помню, как мама жарила картошку – чистила, мыла, нарезала, потом наливала в сковородку воды и картошка варилась недолго. После чего добавлялась ложка подсолнечного масла, чтоб она зарумянилась. Картошка была нашим основным блюдом. Кроме этого ели еще собранные в лесу ягоды – чернику, бруснику, голубику. На зиму мама варила из ягод повидло, и мы кушали его с чаем.

А мясо?

Мясо дорогое было, около35 рублей килограмм.

Огород возле дома был?

У нас не было возможности самим что-то выращивать. Нашим огородом был лес.

Вы научились чему-то у местных, или может быть, они у вас?

Помню, мама сложила во дворе печь и пекла в ней хлеб, так местные всё удивлялись: «Ты гляди-ка, как у них это получается-то?!». Вроде пустяк, но тоже что-то значит. Вот и все.

Ваши самые сильные воспоминания о Сибири?

О том, как я попал в детский дом, потом возвращение на 115 километр. Мы играли в разные игры, устраивали всякие проделки, шалили. Зимой прыгали с крыши в снег, а летом ходили в лес по грибы и ягоды. Как сейчас помню – иду по тропинке, и забрели в лес. Там росли березы, ели сосны и набрели на маленькую полянку, где росла черная смородина. Мы подставляли ведра и доили эти кусты смородины как корову – собирали ее вмести с листвой. Чернику мы собирали иначе – с помощью лопаточки похожей на гребень, с зубьями на конце, чтобы не запускать руки в колючий куст. Так и расчесывали мы  чернику этими лопаточками, пока не соберем все до ягодки. Для нас это было в диковинку. Ну, бывало, дрались в школе, как все нормальные дети.

Родственники в Бубуечах остались?

Остались.

Переписывались?

Нет.

Почему?

Не знаю.

Когда вас освободили?

В 1958 году.

Как возвращались домой?

Смастерили из досок большой ящик, вроде сундука, в который сложили все наше имущество, одеяла, постельное белье, подушки и разный скарб. Все вещи упаковали и сдали в багажное отделение железной дороги, а сами взяли с собой лишь чемоданы. Первыми прибыли мы, а за нами и наш багаж.

Помню, что нам разрешили вернуться в Молдову, но не в Бубуечь, и мы остановились у маминого брата, который жил в Кишиневе на Старой Почте.

Вы пробовали вернуть конфискованное у вас имущество?

Мать ходила по разным начальникам, но безрезультатно. Я как-то поехал в Бубуечь, чтобы увидеть дом и печь, на которой я в детстве игрался. Однако, там была женщина, которая не разрешила мне туда войти. Оказалось, что в нашем доме жил председатель колхоза (или сельсовета) со своей семьей. Я сказал, что в этом доме родился, но мне не разрешили войти.

Вы говорили, что в Кишиневе остановились у своего дяди?

Да. Потом я жил в общежитии, хотя, думаю, государство обязано было предоставить нам жилье, но так ничего и не дали. Мама еще долгое время жила у брата, а я устроился работать на завод и встал в очередь на квартиру.

Старшая сестра еще в Сибири вышла замуж за белоруса по фамилии Марченко. У них что-то не сложилось, и через некоторое время сестра приехала в Молдову одна. Здесь она второй раз вышла замуж и построила себе с мужем дом в Кишиневе. Мать помогала им при  строительстве дома и потом перебралась к ним жить.

Еще до того как сестра вернулась из Сибири, меня забрали в армию. Отслужил я три года и девять дней. Мне еще повезло, потому что я говорил офицерам, что у меня в Сибири живут родственники и знакомые и хочу после армии поехать туда. Они потребовали от меня справку о том, что в Сибири меня, действительно, кто-то ждет. Пишу письмо сестре (она еще жила там) и она мне высылает справку. Отнес я эту справку по команде и демобилизовали меня раньше, чем других молдаван моего призыва, которые возвращались в Молдову. Почему так получилось? Потому что демобилизованные сибиряки должны были успеть добраться в место назначения до ледостава. Там, местами, сухопутного сообщения вообще не было – только водным путем можно было добраться.

Поехал я к сестре. Встретил там своих друзей, знакомых, одноклассников. Они мне предлагали устроиться на работу, даже машину давали, но для этого надо было ехать в Тайшет, чтобы стать на прописку, но я подумал, зачем мне прописка, если больше месяца я там не буду. Около трех недель я там пробыл, не больше. Потом вернулся в  Молдову.

Вот так я побывал в Сибири через 5 лет после нашего освобождения. Через много лет я посетил  эти края еще два раза. Через 27 лет я всей семьей ездил на 120 километр и спрашивал у местных жителей, где находится поселение 115 километр? А они мне в ответ: «А, Молдаванка!». Значит, эта местность у них так и называлась – Молдаванка.

Пошли мы туда, а там ни от бараков, ни от землянок наших не осталось и следа. Не было там и колодца, из которого мы даже летом доставали воду со льдом. Только местные жители косили там сено.

 Вы, после армии, чем занимались?

Работал строителем.

Среднюю школу закончили?

Вся моя учеба -это то, что в Сибири проучился и все.

Сколько классов проучились?

8 классов.

Есть ли у Вас другое образование?

Нет.

Факт депортации повлиял ли впоследствии каким-то образом на Вашу жизнь? Сталкивались ли Вы с каким-то особенным отношением со стороны людей в связи с этим?

Нет. Ничего такого не было. Только воспоминания остались. Мы, дети, не очень пострадали – все тяготы легли на мамины плечи. Я ей говорил: «Мама, мы должны поехать, навестить знакомых, друзей в Сибири». А она мне в ответ: «И слышать не хочу о Сибири!». Она очень много страдала.

Был случай, мой племянник, который родился в Сибири, продавал квартиру. Он никак не мог сторговаться с покупателями и один из них бросил ему в лицо: «Вы бы лучше вернулись обратно в Сибирь». Видимо, это был один из тех, кто знал нашу историю.

Потом у него и с паспортом были проблемы. Когда он его получал, там было записано Новочунка, 117 километр. Здешние начальники заявили, что они слыхом не слыхивали о таком населенном пункте «117 километр», и что обладатель паспорта должен поехать и привезти оттуда справку. Михай, мой племянник весь извелся: «Что вы от меня хотите, ведь не я же записал данные в паспорт Это сделали там, в Сибири». Шуму было много.

У Вас документы той поры сохранились?

Только аттестат об окончании восьмилетки.

Когда Вы женились?

В 1964 году.

Сколько у Вас детей?

Дочь и сын. Таня – старшая. Сын родился в 1967 году.

Какие чувства вызвали у Вас события конца 80-х, начала 90-х гг. прошлого века и распад Советского Союза?

Даже не знаю, что Вам ответить. Ничего не испытывал – ни радости, ни огорчения. Вот только раньше я мог свободнее передвигаться – ездил куда хотел, потому что все было дешево. Сейчас все стало дороже. Это меня затронуло. А Союз к этому шел, так что…

Какой период Вашей жизни считаете самым счастливым?

Затрудняюсь ответить. Всякое было – и хорошее, и плохое. В 80-е  годы, когда я работал, удалось собрать денег – 1000 рублей, и я со всей семьей поехал в Сибирь – имел и возможность, и удовольствие.

Что такое, по-вашему, Советская власть?

Что же Вам сказать про власть… Тогда я мог посетить все 15 союзных республик. Может тогда, интерес Советской власти состоял в том, чтобы народ был более компактным, более… Была, значит, свобода передвижения. Сейчас мы вроде тоже свободны, но у меня уже нет возможности куда-то поехать. Для кого-то (у кого есть миллионы) все изменилось к лучшему, для меня, однако, все изменилось в худшую сторону.

Как Вы считаете, почему сослали вашу семью в 1949 году?

Нам сказали, что ссылают нас как кулаков и богатеев… Какие богатеи?! Мама трудилась в поле, а  мы, дети, ей помогали.

Вы думаете, что причина депортаций  была другая?

Я считаю, что нас хотели вывезти в Сибирь, чтобы на наше место пришли другие. Когда я работал на заводе, к нам прибыла женщина из Свердловска, она все время грозилась пойти к директору и сказать ему, чтобы он запретил нам говорить на молдавском языке. Она не понимала, о чем мы говорим - ей казалось, что мы дурно о ней отзываемся. Однажды одна еврейка сказала этой женщине: «Послушай, если ты тут живешь, то должна выучить язык, чтобы не казалось, что кто-то о тебе дурно говорит».

Вы очень хорошо говорите по-русски, без акцента.

Да, свободно владею… Все языки равны и одинаково красивы. Нет плохих языков, есть дурные люди.

Многие говорят об объединении с Румынией, о сближении  с Россией, Вам что больше по душе?

Не знаю. Чтобы жили, как живем.

Это как?

Ну, не так. Жить мы должны лучше, конечно. Я чеканщик, выполняю работу на заказ. Пенсии мне не хватает, вот и приходится искать работу. Сегодня она есть, а завтра ее нет – это ненормально. От огорода тоже мало толку – фрукты и овощи на базаре не продаем. В том, что плохо живем, есть и наша вина. Чтобы изменить все к лучшему, надо протестовать, возмущаться. Терпение – вещь хорошая, но до определенного момента.

Благодарю Вас за очень интересный рассказ.

Интервью, транскрибирование, перевод и литературная обработка Алексея Тулбуре

Интервью от 23 февраля 2013 года

Транскрибирование от 28 марта 2013 года 

.

.