Чебан Петру Илларион, г.р. 1923, с. Глиное, Хотинский уезд (сегодня Григориопольский район РМ)

Родился я в 1923 году. 5-го ноября. В то время мое родное село Глиное ныне Единецкого района входило в жудец (традиционная административно-территориальная единица Румынии – прим. Н.Ч.)Хотин Румынского Королевства.

Расскажите, пожалуйста, о жизни вашей семьи до войны.

У нас была обычная семья – родители и четверо детей: трое братьев и сестра. Родители были обычные крестьяне, которые жили за счет своего хозяйства. У нас было около двенадцати гектаров земли, держали пару коров, лошадей, около 50 овец, птицу.

По меркам вашего села такой уровень достатка считался каким?

Думаю, что мы жили средне. А может быть и зажиточно, но ни в коем случае не богато. Дом, например, у нас был самый обычный, всего три комнаты. Только в одной комнате был дощатый пол, а в остальных глиняный.

Можете как-то охарактеризовать жизнь при румынах?

Лично я вспоминаю то время очень хорошо. Потому что жизнь в селе текла спокойно и размеренно, почти не было преступности. Самое большое преступление – воровство курицы или гуся.

В таком случае как ваша семья восприняла приход Красной Армии в 1940 году?

Спокойно. Дело в том, что мой отец был настроен пророссийски. Он ведь в 1-ю Мировую воевал в русской армии, насколько я понял в каваллерии, правда, потом попал в плен. Рассказывал нам, что где-то на Западной Украине будучи в разведке они заехали в какое-то село. Зашли во двор, разговорились с хозяйкой, и она пригласила их отдохнуть в дом. Угостила обедом. Но пока они ели, побежала и донесла властям. Тут же их окружили. Двоих его товарищей зарубили, а отца рубанули шашкой сзади по шее, и хотели добить, но командир этого отряда успел остановить расправу и тем самым спас ему жизнь.

Какое-то время отец побыл в лагере, а потом его определилили работать к одному австрийцу. Работал по хозяйству, ухаживал за скотом, и домой вернулся только в 1919 году. Вернулся расстроенный, потому что где-то по пути назад, поляки отобрали у него все вещи. И еще больше расстроился, когда увидел какой уровень жизни у нас дома… А ведь в австрийском плену он был хорошо одет, ухожен. Так что отец тепло относился к России, и оставался верен царю, поэтому не воспринял революцию. Но когда он услышал разговоры, что Бессарабия (Бессарабия – восточная часть исторической области Молдова, которая располагается в междуречье Дуная, Прута и Днестра) может вернуться в лоно России, то воспринял это спокойно.

28-е июня 1940 года помните?

Конечно, помню, ведь мне уже было шестнадцать лет. В то время я учился в Сучаве в гимназии имени «Штефана чел Маре», но на летние каникулы приехал домой. Наш дом находился недалеко от въезда в село, поэтому мы прекрасно все видели. Никакие армейские части в село не приезжали, зато из Единец прибыла целая группа пропагандистов и агитаторов. С музыкой и красными флагами, кто пешком, кто на велосипедах. Насколько я понимаю, часть из них была из той самой подпольной группы комсомольцев, которая действовала у нас в районе при румынах. Они, например, занимались тем, что поджигали богатые хозяйства. Помню, так они сожгли дом одного богатого еврея, который имел около ста гектаров земли. А в Единцах после их поджога сгорела целая улица самых лучших домов. Насколько я помню, этих комсомольцев воглавлял некто Бабич.

А в целом, как люди в вашем селе восприняли приход Советской власти?

Кто-то, например, представители нацменьшинств: украинцы, русские, обрадовались. Ведь при кузистах их начали всячески притеснять. (В конце декабря 1937 года буквально на несколько месяцев к власти в Румынии пришла крайне правая профашистская национал-христианская партия, сторонников которой по имени ее главного идеолога - профессора политэкономии Ясского Университета Александру Куза, называли «кузистами» - прим. Н.Ч.) Особенно несладко пришлось евреям. В нашем селе жило пять еврейских семей: Хайма Рейз, Шейва, Дуйя, еще кто-то. Один из них был портным, а остальные держали лавки. Так кузисты на их домах нарисовали шестиконечные звезды, били окна камнями. Но думаю, что большая часть наших односельчан никак не отреагировала, просто потому что люди не знали чего ждать от новой власти. А поняли очень быстро.

Примэрию реорганизовали в сельсовет и почти сразу стали агитировать организовать колхоз. И первыми записались те, кто ничего не имел, но поскольку колхозу нужны и земля, и скот, и имущество, то стали склонять и остальных крестьян. Но вы поймите и логику тех, кто своим тяжелым трудом заработал какой-то достаток, а тут их заставляют объединяться, а фактически делиться с бедняками. Конечно, люди, и мой отец в том числе, были против такого «колхоза». Помню, как папа однажды сказал: «Да, это не те старые добрые русские, а совсем другие…» Но пока спорили, уговаривали, прошел год и началась война.

А аресты проводились?

Арестов по-моему не было, но несколько семей, в том числе и моей первой учительницы, выслали в Сибирь. Дали им короткий срок собрать все самое необходимое и отвезли на станцию. Там семьи разделяли: мужчин в одну сторону, женщин и детей в другую. Если не ошибаюсь, всех их отправили в Ханты-Мансийский округ. А вот в Брынзенах, где я учился в сельскохозяйственном техникуме, произошел такой случай.

Когда пришла советская власть, то в районе Сорок что ли в большом помещичьем хозяйстве агрономом назначили сына бывшего владельца. Если не ошибаюсь Пынзару была его фамилия. Но он не хотел работать на новую власть и решил сбежать в Румынию. Пришел в Брынзенах к своему то ли другу, то ли просто знакомому Волосененко, и видимо говорил с ним о том, как лучше перебраться через Прут. (Село Брынзены находится в шести километрах от р.Прут, по которой проходила государственная граница между СССР и Румынией – прим. Н.Ч.) Но этот Волосененко уже стал комсомольским активистом в техникуме, и он пошел к директору, и все рассказал. За Пынзару тут же приехали, арестовали, связали, и на санях повезли в район. Но тот каким-то образом сумел развязаться и побежал к Пруту. Даже успел выбежать на лед, но Волосененко все-таки сумел догнать его. Этот Волосененко потом был известным активистом, председателем колхоза, но я считаю, что он взял тяжкий грех на душу, ведь люди говорили, что Пынзару расстреляли…

Как вы узнали о начале войны?

Я как раз находился в техникуме в Брынзенах.

Насколько неожиданным для вас оказалось ее начало?

Все-таки мы жили недалеко от границы и по каким-то косвенным признакам люди понимали, что все к этому и идет. Например, еще когда в сентябре 39-го отец отвез меня на телеге в Черновцы, чтобы я оттуда на поезде уехал в Сучаву, то оттуда было слышно канонаду в Польше и даже видно зарево, и видимо поэтому среди людей ходили разговоры, что война будет распространяться и дальше.

А у нас в округе, незадолго до войны появилось, как никогда, много волков. Потом оказалось, что они появились из-за Прута, где уже началось сосредоточение румынских и немецких войск. К тому же и на нашей стороне к границе стали подтягивать войска. Например, в Брынзенах расположилась какая-то часть, и в двух местах на окраине села установили по четыре пушки. Так что мы догадывылись, что скоро начнется война. Скажу больше, мы понимали, что она начнется со дня на день. Помню, в один из дней мы с моим приятелем из техникума решили, что война начнется в ближайшую ночь. И мы с ним решили переночевать у его дяди, который жил на окраине Брынзен, потому что если начнется какая-то заваруха, думали спрятаться в катакомбах, которые находились недалеко от его дома. Так мы и сделали, но война началась только через какое-то время.

А вас не должны были призвать в Красную Армию?

Из нашего техникума, и вообще из окрестных сел, успели призвать ребят, но постарше чем я. А мне все-таки восемнадцати еще не исполнилось.

Каким вам запомнилось начало войны? В окрестностях вашего села, например, шли бои?

Если я ничего не путаю, бои шли только у самой границы, а у нас в в округе боев не было. Но по моим ощущениям румыны пришли очень быстро. Помню, в Брынзены первой вошла какая-то кавалерийская часть. Среди ее офицеров оказался брат сотрудника техникума, и когда они встретились и обнялись, одна из студенток вручила ему букет цветов. Но какой-то массовой радости не было, все-таки люди боялись войны.

А как ваша семья восприняла возвращение румынской власти?

Не только наша, но и многие другие восприняли это с радостью. Потому что и отец и мать очень плохо относились к новым руководителям, да и вообще, советская власть не оправдала их надежд. Особенно их возмущало, что людей против их воли загоняли в колхозы.

Отличались ли пришедшие в 41-м румыны от уходивших в 40-м?

Мне кажется, не отличались и в целом жизнь потекла своим чередом, как до 40-го года. Все было спокойно, люди работали на земле. Правда, насколько я вспоминаю, из-за того, что толком не было ни газет, ни радио, люди очень мало знали о ходе войны.

А вот, допустим, вы знали, что всех евреев поголовно уничтожают?

Конечно, ходили всякие разговоры, слухи, но точной информации у нас не было, потому что перед нами никто не отчитывался и ничего не докладывал. В нашем селе, например, евреев не убивали. Видимо, они все-таки успели уехать, потому что после войны я слышал разговоры, что две из тех пяти еврейских семей, вернулись, но не в Глиное, а в соседние села. И точно знаю, что двое сыновей Хайма Рейза вернулись и жили в Единцах. А вот в Брынзенах одного владельца магазина расстреляли в лесу. Румыны. А его семью, у него было две дочери, привлекали на строительство дороги.

А вы сами чем занимались во время войны?

Два года я проучился в Кишиневе в агро-индустриальном лицее. Там готовили специалистов по промышленной переработке сельхозпродукции: подсолнечник в масло, свеклу в сахар, шкур в кожу. Учеба была платная, но при этом дисциплина была очень строгая. А в начале 3-го курса, в октябре 43-го, меня призвали в армию. Поехал домой, собрался, и через два дня прибыл в Хотин на сборный пункт.

А вы хотели идти служить?

Не то что хотел, просто понимал, раз надо, значит, надо. Никакого желания избежать службы у меня и в мыслях не было.

Как попрощались с родителями?

Из села мы уходили вдвоем с парнем, который учился в духовной семинарии. Петру Борденюк его звали. Мы с ним в школе вместе учились и даже немного дружили. Так наши родители накрыли стол, и собрались вместе. А утром на телеге брат отвез нас в Хотин.

Какой-то наказ они вам дали напоследок?

А что может сказать мать, если сын уходит на войну? Конечно, очень переживала, просила беречь себя. Отец был более сдержан, ничего такого не говорил, но я видел, что он тоже очень переживает.

Может, они вам дали что-то вроде амулета: крестик, иконку?

Нет, ничего такого не дали.

А вы не помните свои ощущения в тот момент? Верили, что вернетесь назад или думали, что прощаетесь навсегда?

Конечно, такие мысли были, но ехать все-таки надо было, поэтому я, как говорится, «отдался в руки судьбы».

В какую часть вы попали служить?

С призывного пункта я попал в Кымпулунг в 30-й полк Доробанць (Regiment Dorobanţi). (К моменту начала 2-й Мировой войны в румынской регулярной армии все полки по традиции с XIX-го века делились на несколько типов. Например, в кавалерии было два типа полков: рошиорь (Roșiori) и каларашь (Calarași). Рошиорами в XIX – начале ХХ веков называли румынскую регулярную легкую кавалерию, напоминающую гусар. Это была элита румынской армии. А калараши напоминали русские казачьи части. Это были территориальные кавалерийские формирования, набиравшиеся среди крупных и средних землевладельцев, которые должны были сами себя обеспечивать лошадьми и частью снаряжения.

А в пехоте было три вида полков: пехотные (Regiment Infanterie), егерские (Regiment Vânători) и (Regiment Dorobanţi). По своей сути понятие доробанць вполне можно соотнести с понятием – гренадеры. Но как отмечают военные историки, после 1-й Мировой войны всякие различия между полками, будь то структурные, качественные или количественные, полностью изчезли, остались лишь традиционные наименования – прим. Н.Ч.) Но в этом полку я пробыл всего два дня. Нас, целую группу, только поставили на учет, даже не обмундировали, и отправили на учебу в школу младших командиров в Сибиу.

А почему вас включили в эту группу?

Не знаю, мне никто этого не объяснял. Но думаю, здесь сыграло свою роль мое неплохое по тем временам образование.

Большое было училище?

По моим ощущениям больше тысячи человек. Если не ошибаюсь, было два учебных батальона по четыре роты в каждом. В каждой роте по четыре взвода. А в группе (отделении) было по двенадцать человек, соответственно во взводе 36 человек. Если все посчитать, выходит чуть больше тысячи, значит, все правильно.

Много ли было среди курсантов бессарабцев?

Точно не скажу, просто не знаю, но думаю, что в целом бессарабцев было мало. Например, в этом 30-м полку в Кымпулунг я познакомился с четырьмя земляками. Но троих оставили служить в полку, а нас двоих отправили на учебу в Сибиу. В школе, кстати, учился и Петру Борденюк, с которым мы вместе уходили в армию. Где-то в пути мы с ним расстались, он попал служить в Питешты, но оттуда его направили на учебу в эту же школу, и мы опять встретились. Он служил в нашей роте, но во 2-м взводе, а я в 3-м. У нас вообще судьбы получились довольно схожие. Он тоже всю жизнь проработал учителем, тоже был директором школы, а умер совсем недавно.

А среди курсантов были представители нацменьшинств: украинцы, русские?

Были. С нами, например, учился один парень из Бельц. Вот он, наверное, был украинец или русский, потому что знал русский язык. Но он умел играть на скрипке, и месяца через два его от нас забрали в школьный оркестр. Учились с нами в группе и этнические немцы и даже венгры: Чолтя, Майер.

А среди курсантов вы себя чувствовали на равных или нет? Спрашиваю об этом, потому что другие ветераны, которым довелось жить в Королевской Румынии, рассказывали мне, что в то время представители нацменьшинств считались людьми 2-го если не 3-го сорта и подвергались всяческой дискриминации.

Я не согласен с такой оценкой, но объясню вам откуда она появилась. Вот подумайте сами, зачем государству без повода обижать своих граждан и тем самым наживать себе в перспективе серьезные проблемы? Зачем и кому это нужно? А вот если человек не знает государственного, в данном случае румынского языка, то у него волей-неволей возникают различные проблемы. Так было всегда и везде, даже в Советском Союзе, поэтому так было и в Румынии. Но приведу вам такой пример. В нашей сельской школе лучшими учениками как раз считались не мы, молдаване, а именно представители нацменьшинств: украинцы, русские, евреи. И их никто не притеснял, а наоборот, отмечали и поощряли за их усердие и прилежность. Другое дело, если в армию попадал парень, который не знал румынского языка, так, конечно, у него возникали проблемы. Но спрашивается, разве государство не имеет права требовать от своих граждан лояльности и знания государственного языка? Это его первейшая обязанность!

А в училище мы все жили дружно, независимо от национальности и социального положения. Например, у нас во 2-м взводе служили двое близнецов, отец которых служил управляющим королевской резиденции в Синая. И они рассказывали, что когда были маленькими и туда привозили короля Михая I, то они вместе играли.

Конечно, бессарабцы, немного отличались от всех. Каких-то особенных отличий в менталитете я не заметил, но определенные вещи нас отличали. Акцент, например. Кто-то говорил мягко, как и мы, а арделянцы и мунтенцы, говорили четко и резко, вроде как по-немецки. А некоторые их словечки, видимо венгерского происхождения, мы вообще непонимали. Но и акцент не главное, он пропал довольно быстро. Например, арделянцы вечно подрунивали над нашей отсталостью. (Ардял – другое название Трансильвании, одной из трех исторических областей составляющих Румынию: Валахии, Трансильвании и Молдовы. Именно Трансильвания считается самой богатой и развитой частью Румынии, в то время как Молдова самой бедной и отсталой – прим. Н.Ч.) Например, была популярной такая шутка, что когда выпадал снег, то молдаване ходят по двору с палкой, ищут под снегом корову, чтобы ее подоить. Надо признать, в этой шутке была доля правды, потому что у них-то уже тогда всю скотину держали в отапливаемых помещениях, а у нас, особенно бедняки, по-прежнему держали ее под открытым небом.

Как обстояло с дисциплиной в училище?

Дисциплина была такой, какой и положено быть в армии – железной. Поэтому никаких серьезных происшествий в училище не было.

Но вы ведь и сами прекрасно знаете, что принято считать, что в румынской армии офицер или сержант мог ударить солдата. Якобы это было в порядке вещей.

За все время учебы я ни одной пощечины там не видел. И не то, что не видел, но и никогда не слышал о таких случаях. Вот в полках били. Там и драки случались и даже было что-то наподобие дедовщины. Ходили разговоры, что издеваются над теми бессарабцами, которые плохо знают румынский язык. Но в училище ничего такого не могло быть в принципе. У нас офицерами были очень достойные и порядочные люди, поэтому такое исключалось категорически,

Говорят, что в румынской армии между офицерами и солдатами была огромная дистанция. Так ли это?

За всю армию, конечно, не могу сказать, но в нашем училище все было не так. У нас командирами взводов были офицеры, которые только недавно окончили военное училище, они были всего на три года старше нас, поэтому вне службы мы могли абсолютно спокойно и по-дружески побеседовать на какие-то общие темы. Но в процессе службы никакого панибратства не было и в помине. Разве это большая дистанция?

Кто-то из командиров вам запомнился?

Помню, что начальником школы был полковник Аустрияку. Батальоном командовал майор Григореску, правда, почему-то мы его редко видели. Ротой командовал капитан Оприш, он попал в училище из какого-то большого штаба. А взводом командовал лейтенант Кэбаш, он все время находился вместе с нами, тем более был чуть старше нас, поэтому отношения с ним сложились очень теплые.

Помню, такой случай. У меня был очень красивый почерк, поэтому командир взвода попросил выполнить для него одно поручение. Нужно было переписать для него огромный, чуть ли не в 400 страниц, какой-то медицинский конспект, он видимо учился где-то заочно. А для того, чтобы я занимался только этим, он договорился со своим приятелем - офицером из канцелярии, и тот оформил меня как больного в санчасть. И все две недели, что я этим делом занимался, мне туда и еду приносили, а на кровати прикрепили табличку с моим именем и диагнозом. Врачи приходили, спрашивали: «Как чувствуешь себя?» - «Нормально!»

Кто-то из ваших командиров бывал на фронте?

Наши нет, а вот командир 1-го взвода, тоже по фамилии Оприш, воевал, и имел награду - немецкий крест.

Он или кто-то другой что-то рассказывали о войне в России?

Нет, ничего такого не помню, было другое. Насчет Красной Армии нам на занятиях рассказывали как она оснащена, как воюет, а пропаганды как таковой или политзанятий не было. Во всяком случае я не помню. Но во время таких занятий нам рассказывали какие-то случаи на патриотическую тему и в частности мне запомнился один из них. Одному румынскому солдату русский танк наехал прямо на ноги, и тот в полном отчаянии пытался поднять его руками…

На что делался упор в обучении?

Даже не могу выделить, учили всему, что положено. Курс обучения был рассчитан на два года, а за такой срок можно много чему обучить.

Можете рассказать, как строился обычный день в училище?

До обеда шли занятия в классах, а уже во второй половине дня занимались какими-то практическими делами: чистка оружия, обмундирования, строевая подготовка, физподготовка.

Какие занятия проводились по физподготовке?

И бегали, и на турниках занимались, и на брусьях, и постоянно совершали марш-броски. Но их мы не любили, ведь когда в полной выкладке да еще с форсированием водных преград, то это то еще удовольствие. Еще не любили, когда надо было ползать и особенно команду – лечь-встать, которая у нас практиковалась очень часто. Утром на зарядке как раз с нее все и начиналось – «Лечь-встать! Лечь-встать!»

Проводились ли занятия по рукопашному бою? Штыковой бой, например, изучали?

Нет, вроде ничего такого не было.

Строевой подготовкой много занимались?

Строевой очень много занимались. Кстати, в училище было заведено так. Когда прибывала новая партия новобранцев, то по каким-то критериям из них отбирали группу, которая занималась в основном строевыми занятиями. И я как раз попал в такую группу. Из нашего взвода взяли только двоих и из 2-го взвода тоже двоих, в том числе и моего односельчанина Борденюка.

В группе нас было около тридцати человек. Месяца два, наверное, мы жили и ели вместе с остальными курсантами, но занимались отдельно. Командовал нами специально присланный из штаба капитан и с ним мы занимались только строевой и постоянно это – «Лечь-встать!» Но если занимались хорошо, то нам давали 15 минут отдыха. Предполагалось, что потом мы будем заниматься строевой с новобранцами, чтобы не отвлекать на это несложное занятие офицеров.

И потом мы, действительно, какое-то недолгое время занимались с новобранцами. Строевой подготовкой, но особенно дисциплиной. Объясняли им что такое армия, дисциплина, потому что гражданские не очень-то любили подчиняться.

В парадах каких-то приходилось участвовать?

Нет, в парадах мы не участвовали, но время от времени на плацу устраивали смотр или начальник училища или командир батальона. На этих занятиях оценивали строевую подготовку, обращая внимание на всякую мелочь. И однажды на таком смотре во время прохода у меня развязалась обмотка. Меня не наказали, но высмеяли и назвали что-то вроде – Тяни-портянка. Смеялись и наши командиры, и начальство училища, так что я чуть со стыда не сгорел…

Какое оружие изучали?

Любое оружие, которое использовалось пехотой: начиная от пистолетов и винтовок и заканчивая минометами и пушками. Основным оружием у нас были чехословацкие карабины – короткие и довольно удобные. И пулеметы тоже были чехословацкие - ZB.

Как часто проводились стрельбы?

Насколько я помню, раз в неделю. Стреляли из карабинов, пулеметов, гранаты кидали. Причем стреляли патронами с деревянными пулями. Вот стрелять я любил и у меня это очень хорошо получалось. В этом я был один из лучших. Помню, однажды на общих стрельбах присутствовал полковник и всех, кто хорошо отстрелялся, построили в ряд и он всем пожал руку. Это считалось высоким поощрением.

Вообще, у нашего училища было аж три полигона, в том числе и артиллерийский, и там нас учили стрелять из минометов и пушек. Наш 3-й взвод, кстати, готовили на «истребителей танков», поэтому мы изучали и какие-то орудия, но в основном тренировались бросать бутылки с зажигательной смесью. На полигоне была оборудована специальная траншея, макеты танков, и мы тренировались быстро выскакивать из траншеи, бросить бутылку или гранату и тут же заскочить обратно. В основном этим и занимались.

А настоящие танки в занятиях принимали участие?

Нет, там мы только видели французские танкетки, но обкатку танками у нас не проводили.

Какие бытовые условия были в училище? Где жили, как кормили, одевали?

В этом плане все было отлично. Школа располагалась в прекрасном здании, построенном еще австро-венграми. Оно было в форме квадрата и имело только два выхода.

А кормили очень хорошо, можно сказать «как в лучшие времена». Трехразовое питание, каждый день давали мясо, а по праздникам выдавали и по стакану вина. И мы ценили это, потому что наше питание нельзя было сравнивать, с тем, что было в обычных частях.

Но в принципе вам хватало еды? Не бегали, например, в город чего-нибудь докупить? Деньги, кстати, вам какие-то платили?

Если не ошибаюсь, нам выдавали какое-то жалование, но это была чисто символическая сумма, поэтому мне родители присылали немного денег. У нас в школе был огромный буфет, и там можно было купить какие-то сладости: печенье, конфеты, вот на это я деньги и тратил.

Как одевали?

Обычное обмундирование для того времени: ботинки с обмотками, брюки, гимнастерка и шинель, все чехословацкого производства. Материал был чуть тоньше румынского, но очень хорошего качества. Для полевых занятий была отдельная форма. Надевали специальные халаты, длинные до земли, чтобы не пачкать форму. А перед отправкой на фронт, всем выдавали новую форму.

Как часто и где мылись?

В училище бани не было, но раз в неделю нас водили в городскую баню. Баня была очень хорошая, с душевыми, с двумя бессейнами, и мне запомнилось, что на входе там висела табличка – «Евреям посещение запрещено!» Вообще, санитарным состоянием и снабжением занималась специальная воинская часть при училище. Она занимались только снабжением и всем обслуживанием: уборка, стирка, готовка.

За время учебы вас к каким-то работам привлекали?

Вроде не было такого, хотя я припоминаю, что доводилось работать на кухне. Чистили картошку специальными ножами, а главное, присутствовали при приеме продуктов и следили за тем, чтобы все они попали в котел и на раздачу.

В училище каждый день учились?

Воскресенье был выходной.

Как отдыхали? Разрешалось ли, например, играть в карты, шахматы?

Как-то отдыхали, конечно. Шахмат или шашек даже и не было, а в карты было запрещено играть категорически. Но помню, что иногда играли в футбол,

В увольнения часто пускали?

В увольнения пускали по воскресеньям, но почему-то я припоминаю, что командиры искали малейший повод, чтобы нас не пустить. Но если уж все-таки отпускали, то обычно группу курсантов сопровождал опытный курсант из числа старшекурсников.

А в самоволки бегали? Кстати, ведь в то время в Румынии официально работали публичные дома. Если не секрет, доводилось их посещать?

Насколько я знаю, они были только в крупных городах. В Сибиу тоже были и место их сосредоточения называлось что-то вроде «квартал красных фонарей». Когда нас по субботам водили в баню, то проходили через этот квартал. Но я не слышал, чтобы наши курсанты посещали эти заведения.

А в самоволки, думаю, бегают солдаты всех армий мира, и румынская здесь не исключение. Помню, когда в 44-м на Пасху не дали обещанный отпуск, то из взвода новобранцев, которых Борденюк учил строевой подготовке, несколько курсантов сбежали домой. И когда на утренней поверке это обнаружилось, то Петра за это посадили под арест на несколько дней. Получается наказали, хотя он и не виноват. Вообще, в училище самым строгим наказанием, для особо провинившихся, был карцер на несколько дней, но туда редко кого сажали. Правда, однажды я умудрился туда попасть.

Расскажите, пожалуйста.

У нас во взводе был один такой Пуцару, очень энергичный олтенец, прямо таки неугомонный, который любил бегать в самоволки. И как-то зимой он рассказал мне, что в городе у него есть знакомые девушки, и уговорил сбегать к ним в гости. Смутно помню, что как-то через кухню мы ушли, добрались к ним, а они снимали квартиру у какой-то бабки. И пока сидели, говорили, та сходила и позвонила в комендатуру. Пришел патруль и нас забрали. Но в нем оказалось несколько новобранцев, которых мы принимали: «Что случилось?» Так и так, объяснили.

Привели в училище, но не отпустили в казарму, а поместили в карцер до прихода нашего командира взвода. Тот пришел, удивился когда меня увидел, но когда мы ему все объяснили, не стал делать из этого трагедию и оставил в карцере всего на несколько часов. Я же вам говорю, офицеры к нам относились по-человечески, и за это мы их уважали.

А как допустим воздействовали на неуспевающих?

Честно говоря, я что-то и не помню, чтобы у нас кто-то не справлялся с учебой. Все-таки в училище не набирали кого попало, а отбирали людей как минимум с 4-классным образованием.

Может, кого-то отчисляли или на фронт или в полк досрочно отправляли?

Нет-нет, такого не было.

Кем вы должны были стать после окончания училища?

Мы должны были получить звание старших сержантов (sergent major), а должность для них предусматривалась только одна - помошник командира взвода. Это звание можно было получить двумя способами: окончив училище или дослужившись непосредственно в полку. Такие сержанты считались менее образованными, зато у них была большая практика, чего не скажешь о таких как мы.

А у вас была перспектива вырасти в офицера или для этого нужно было обязательно окончить военное училище?

Боюсь ошибиться, но насколько я помню, все последующие звания: старшина (plutonier), прапорщик (plutonier major), младший лейтенант (sublocotenent) и далее присваивались только после офицерского училища.

За время учебы в училище вам удалось составить свое впечатление от Румынии: какие там люди, уровень жизни по сравнению с Молдавией? В Бухаресте, например, бывали?

Нет, в Бухаресте побывать не довелось, но кое-что посмотреть удалось. Когда мои родители уехали в Румынию, то как беженцев их определили в село у города Рымникул-Вылча. Они попали в семью богатого землевладельца, который работал в Брашове авиационным инженером. У него был хороший дом, всякие постройки и один добротный сарай выделили под жилье родителям. Они тоже работали в этом хозяйстве, и однажды я съездил к ним.

Доехал до Слатины, а оттуда пошел пешком. Шел через села и видел, что в общей массе дома у них были хуже чем у нас. В основном села были бедные, большинство домов покрыты соломой. Я тогда впервые увидел, что у них в сенях стояла вроде как плита, в которой они пекли хлеб, но уж очень примитивная. Над огнем было отверстие, которое накрывалось предметом напоминающим колокол. Даже у нас в Бессарабии такого уже не было.

Но за последние годы я с ветеранскими делегациями трижды ездил в Румынию, и в эти поездки я увидел прекрасные села. Уровнем намного выше, чем у нас. Ведь говорят, что в румынской Молдове люди живут хуже, чем в остальной Румынии, но мне так не показалось. Живут хорошо, очень красивые дома, намного лучше чем тогда.

В училище проводились какие-то религиозные службы? Может, в церковь вас водили?

Нет, в церковь нас не водили, но каждое утро в школе начиналось с общей молитвы. А после нее зачитывали патриотический текст посвященный погибшим на полях сражений.

В училище у вас были друзья?

В принципе у меня со всеми ребятами из взвода сложились отличные отношения, но больше всего я дружил с тремя венграми: Бексу и Сучу, обоих звали Ион, но все их звали только Нелу. А вот как звали Майера, к сожалению, не могу вспомнить. Он был родом из Сибиу и как-то на свой день рождения пригласил меня в гости.

Вы себе позволяли с ними откровенные разговоры? Все-таки дело шло к тому, что Германия с союзниками проиграют войну.

Что-то и не помню, чтобы велись такие разговоры. Мы, если честно, толком-то и не знали, где, какие ведутся бои, и подробно о ходе войны я узнал только по возвращении домой.

А кто-либо из курсантов или офицеров не позволял себе высказываний против войны или Гитлера?

Такого точно не было, потому что в школе постоянно находилась группа немецких офицеров, которые следили за ходом нашего обучения. Эти инспекторы контролировали наше командование, что вызывало у нас недоумение. Как так, почему наших командиров, которыми мы гордимся, проверяют и контролируют немецкие офицеры?

А вы можете что-то рассказать об отношениях между румынами и немцами?

Все понимали, что отношения были не очень хорошие, но это не афишировалось. Помню, уже как-то после войны на стадионе рядом со мной сидела группа ребят постарше. И во время матча я слышал их разговор, они делились воспоминаниями, как на фронте немцы относились к ним. Кто-то из них, например, рассказывал, что когда во время отступления кто-то из румын пытался залезть в немецкий транспорт, то немцы его сразу выкидывали. Также поступали и с румынскими отпускниками, их просто не брали в свой транспорт.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к маршалу Антонеску. Как относились тогда и как сейчас?

И в то время относился хорошо, да и сейчас считаю, что это был по-настоящему крупный государственный деятель.

В таком случае, хотелось бы узнать, как вы восприняли указ Михая I о переходе Румынии на сторону антигитлеровской коалиции?

Нормально восприняли, никто не возмущался.

Можете рассказать, как это происходило?

Еще где-то в марте, чтобы спасти город от разрушительных бомбардировок, по указу короля, наверное, Сибиу был объявлен «городом свободным от войск», и все училище передислоцировали за 40 километров в два села: Себешел и Сэсчори. Это у шоссе, которое идет на Алба-Юлию. А уже оттуда нас вывели в летние лагеря вблизи крупного села Оарда-де-Сус, вот в этом селе нас и застал указ.

Вечером 23-го августа после изнурительной копки траншей вернулись в расположение, но все настолько устали, что даже не пошли ужинать, а сразу легли спать. И в это время из штаба прибыл офицер связи и сообшил нашему командиру, что объявляется тревога №1. Нас тут же подняли и повели в центр села. Там на площади у церкви всю нашу школу построили, вышел командир 2-го взвода из нашей роты и объявил, что согласно указа короля Румыния переходит на сторону антигитлеровской коалиции. И добавил: «До сих пор нас немцы учили воевать, а сейчас мы должны воевать против них. Освободим свою страну!», что-то в таком роде. И тут же нам приказали пойти получить оружие и боеприпасы.

А наш командир взвода был единственным среди офицеров училища, который окончил военное училище в Германии. Естественно он отлично знал немецкий язык, поэтому именно ему приказали решить вопрос с группой немецких инструкторов. Он сформировал команду из нескольких человек, в которую включил и меня, и мы пошли к немцам.

Приходим к ним, а они по какой-то причине ничего не знали. Отдыхали себе спокойно, играла музыка. Наш командир с двумя солдатами подошел к ним, поприветствовал и объявил: «… согласно указа короля все немцы должны покинуть Румынию в течение 24 часов!» И я лично видел, что немцы были в полном недоумении, никак не могли поверить в услышанное, но вели себя спокойно. На второй день они сели в машины и уехали. Где-то рядом находился аэродром, так немцы там оставили сколько-то самолетов, а их перекрасили и стали летать. Мы даже смеялись по этому поводу.

А как положенное время истекло, мы начали арестовывать немцев. До сих пор не понимаю почему, но многие из них ничего не знали. А может, считали, что на них приказ не распространяется. Помню, одного арестовали, когда он спокойно себе шел на службу. А потом меня включили в группу во главе с тем же офицером, и приказали поехать арестовать немцев. Оказывается, в лесном массиве недалеко от Сибиу осталась немецкая передвижная радиостанция. Приехали на место, окружили ее и стали кричать «Ура!» Заходим, а немцы в полном недоумении, ничего не могли понять. Мы их арестовали, привезли в расположение нашей части, но мне запомнилось, что немцы плакали от обиды и чувства что их предали...

После этого указа пришлось давать какую-то новую присягу?

Нет, никакой новой присяги не принимали.

Никто не дезертировал из-за несогласия с этим указом?

Нет, такого не было, но когда потом вышел приказ о том, чтобы всех бессарабцев служивших в румынской армии, если они выскажут такое желание, распустить по домам, то очень многие воспользовались им и уехали домой. Остались только я и еще один парень.

Если не секрет, почему вы решили не возвращаться домой?

Дело в том, что когда началась война и пришли румыны, то примаром (руководителем администрации) нашего села они назначили моего отца. Он проработал на этой должности два года, но когда линия фронта стала приближаться, понял, что советская власть его за это по головке не погладит. Так потом и вышло… Поэтому после того как летом 44-го отец с мамой уехали в Румынию, ехать мне было просто некуда. С этим парнем мы обратились к командиру батальона с просьбой остаться в училище: «Мы присягали королю, и хотим остаться до конца!» Он пожал нам руки и разрешил.

А вскоре наше училище отправили на фронт и мы оказались на передовой у местечка, если не ошибаюсь, Кымпия-Турзи. Вот там мне пришлось пробыть в окопах восемь дней. Но за это время боев как таковых там не было, велись только обычные для переднего края перестрелки.

А вы, или ваши товарищи, или офицеры, например, как-то переживали по поводу того, что приходилось стрелять в недавних союзников?

Что-то я не помню, чтобы кто-то из нас переживал по этому поводу. В училище нас постоянно учили, что на войне закон простой - если ты не выстрелишь, то в тебя выстрелят.

Но вы для себя как-то сформулировали причину, по которой были готовы воевать и умирать?

За освобождение захваченных румынских земель, за целостность страны, ведь Трансильвания была захвачена венграми.

Об отношениях с немцами вы уже рассказали. А как обстояло с венграми?

Не думаю, что раскрою вам какой-то страшный секрет, но у румын и венгров была обоюдная лютая ненависть. Поэтому обе стороны пленных не брали…

За эти восемь дней на передовой вы могли погибнуть?

Конечно, мог, потому что и нас обстреливали, и я стрелял, но я старался не думать о плохом. Потому что еще в училище нас так учили: «Солдату о смерти думать нельзя!» Категорически запрещали так думать. А потом из числа наших курсантов сформировали две команды для сопровождения эшелонов с продовольствием для фронтовых частей, и меня включили в одну из этих команд.

Помню, прибыли в какое-то немецкое село, где находился очень большой немецкий продовольственный склад, погрузились, и поехали в сторону фронта. Запомнилось, что ехали, в основном, по ночам. Бывало, что попадали под бомбежку и тогда все выпрыгивали из эшелона и бежали прятаться. Наконец, приехали в городок Тырнэвень, что недалеко от Тыргу-Муреша. Дальше проехать было нельзя, потому что полотно железной дороги было разрушено напрочь. И вот там мы стояли и отпускали продукты представителям воинских частей. Наш эшелон состоял из двенадцати небольших вагонов, к каждому из которых было приставлено по двое солдат. Но мы обеспечивали только румынские части, прежде всего дивизию имени «Тудора Владимиреску». (1-я румынская добровольческая пехотная Краснознамённая Дебреценская дивизия имени Тудора Владимиреску была сформирована в 1944 году из числа пленных румынских военнослужащих, которые добровольно изъявили желание воевать против немецко-фашистских захватчиков. На сайте есть интервью с бывшим сапером Даничем С.А., которому довелось воевать в составе этой дивизии – прим. Н.Ч.) Запомнился такой эпизод.

Как-то мимо нашего эшелона в сторону передовой прошел батальон. Как потом оказалось, к нему добавили и ребят из нашего училища, и приказали форсировать Муреш и атаковать позиции противника. Но при попытке перейти реку они были фактически расстреляны немцами и венграми с высот, и понесли тяжелые потери…

В нашей команде, кстати, было заведено так, что пока одни несли караульную службу у эшелона, другие вместо отдыха ходили на станцию и помогали медикам грузить раненых, поступавших с передовой. Раненых было очень много, причем привозили всех подряд: и румын, и русских, и немцев, а мы помогали санитарам определить тяжелораненых. Их оставляли в Тырнэвень, а более легких отправляли дальше. Ну а после того как мы раздали все продукты, нас вернулись обратно в училище.

А надо сказать, что вокруг Сибиу в то время жило много этнических немцев, целые села. И когда вышел указ, что все этнические немцы с 16 и до 45 лет должны в течение месяца покинуть Румынию, нас привлекли для его исполнения. Списки уже были подготовлены гражданскими властями, а в наши задачи входило не проверять их, а проследить и обеспечить точное исполнение. Например, чтобы не остались те, кто должен уехать, и не выслали тех, кто имеет право остаться.

Помню, приехали в один дом, где глава семьи болел туберкулезром. И мы им объяснили, что по этому указу туберкулезники не подлежат депортации, а их жены тоже могут остаться с ними, т.е. поголовной депортации не было. Во всяком случае, мы злоупотреблений не допускали.

А параллельно занимались отловом дезертиров. Надо признать, что нас очень удивило, насколько много было дезертиров из Красной Армии. А для того, чтобы у нас было право их задерживать, к нашим группам прикрепляли по одному советскому офицеру. Помню, однажды, патрулировали улицу в селе, и заметили недалеко мужчину, который дал знак, подойти к нему. И он рассказал нам, что в его доме, в каком-то ящике в коридоре, спрятался советский дезертир, у которого есть граната.

Потом нас вернули доучиваться в училище, и где-то в марте 45-го мы его окончили, нам присвоили звание старших сержантов и распределили по полкам. Я попал служить в 3-й Regiment Dorobanţi, который стоял в городе Слатина. Но после Ясско-Кишиневской операции практически вся 4-я румынская Армия разбежалась по домам, поэтому когда мы прибыли в полк, солдат там почти не было, и нам дали задание собрать их обратно. И только после того, как мы полностью укомплектовались, всех переодели в новую форму и на поезде отправили на фронт. Запомнилось, что на вокзале все было обставлено очень торжественно: собралось много родственников, друзей, играл духовой оркестр.

Ехали ехали, прошел слух, что нас везут воевать в Татры, но потом вдруг поезд остановился и через некоторое время нам сообщили, что возвращаемся обратно, потому что для румынской армии война закончена. Все, конечно, обрадовались.

А по возвращении в полк нас всех разделили на две категории: резервистов и действующих. И резервистам сказали – «Вы свободны!», а поскольку я попал в эту категорию, то решил вернуться домой. К тому времени в Румыниии находилось очень много беженцев из Бессарабии, но власти не могли их обеспечить ни жильем, ни работой, поэтому всем желающим было предложено вернуться на родину. Наши родители тоже так помыкались-помыкались, и вернулись домой в апреле 45-го, а я в мае. Но перед возвращением я виделся там с отцом и он предчувствовал, что дома с ним поступят плохо. Так и оказалось… Как только он вернулся, его сразу арестовали и осудили на 10 лет… Отбывал срок где-то в Куйбышевкой области, и потом мы получили справку, что умер в заключении в 1953 году…

А за вашего отца никто не пробовал заступиться?

Конечно, в селе было полно и родственников, и друзей, но кто в то время посмел бы заступиться? Мы с отцом работали в поле, когда из сельсовета за ним пришел посыльный. Конечно, он тут же пошел, его арестовали и больше мы его не видели… Вначале увезли в Единцы, потом в Бельцы, но встретиться нам так и не разрешили. В Бельцах состоялся суд, но и на нем нам не разрешили присутствовать. Зато на суде было двое свидетелей из нашего села, которые дали показания против него.

Если не секрет, какие?

Один из них, бедняк, который кроме семерых детей ничего не имел, даже собственного дома, в 40-м году стал председателем сельсовета. И когда началась война и пришли румыны, то он флаг с сельсовета закопал в своем огороде. Но кто-то увидел, донес, и отец как примар села пошел к нему с двумя жандармами и нашли флаг. Это было одним из обвинений.

А второй эпизод был такой. Когда женился мой старший брат, то по традиции свадьбная процессия пошла по селу, и в одном месте увидели, что на общественный туалет кто-то прикрепили портрет Сталина. Люди посмеялись, а когда на это показали моему отцу, он ответил: «Там ему и место!» Вот за эти два эпизода у него фактически отняли жизнь... Также к десяти годам осудили и хозяина дома, где квартировал начальник жандармского поста. Он был помоложе отца, вернулся, но вскоре умер.

В таком случае, хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

А как вы думаете, если из-за него мой отец ни за что попал в тюрьму и там погиб? Конечно, крайне отрицательное.

Чем для вас является 9-е мая?

Конечно, праздник. Каждый год тоже хожу на мемориал и даже выступал там. Ведь я с 2000-го года являюсь председателем ассоциации ветеранов румынской армии Республики Молдова. В своем выступлении я делал акцент на устранении тех точек недопонимания, которые еще остались между ветеранскими организациями. И выразил надежду, чтобы между нами не осталось никакой враждебности. Ведь чего греха таить, многие ветераны Красной Армии до сих пор смотрят на нас не самым добрым взглядом.

Кому-то еще из вашей семьи довелось воевать?

Мой старший брат Александр служил в румынских частях противовоздушной обороны в Плоештах, но на фронте он не был. После войны он вернулся в родное село, но в 49-м году был депортирован в Сибирь и вернулся только после смерти Сталина. В его хорошем доме располагался сельсовет, так его ему вернули и больше вроде не притесняли. Он был отличный скорняк, поэтому жил хорошо, а его сын потом работал заместителем министра дорожного строительства Молдавии.

А младший – Ион не служил ни в какой армии, он был слишком молод. Уже после войны он завербовался на работу на Угольные шахты на Донбасс. Там он работал, женился и там же и умер.

А вот наш двоюродный брат - Профир Петр, был призван в Красную Армию и погиб где-то в Польше. Он был единственный сын у родителей…

Вообще из вашего села много людей воевало?

Многие, конечно, но точных цифр я не знаю. Помню, что например наш сосед по фамили Гурэу воевал в Красной Армии и вернулся с фронта инвалидом. Антонович, один из моих приятелей детства, тоже воевал в Красной Армии и вернулся домой без ноги. Но про многих я ничего и не знаю, потому что после возращения совсем недолго прожил в нашем селе.

Почему?

Потому что меня записали во «враги народа»… Нет, открыто меня никто ничем не попрекал, но отношение со стороны местных властей было очень холодным. Например, со всего села только меня одного привлекали на принудительные работы. Несколько месяцев там проработал, чистили помещения заготконторы в соседнем село Тырнова, пока меня не увидел руководитель этого хозяйства. Это был добрый знакомый моих родителей, и когда он увидел меня там, сильно удивился: «Почему ты здесь?» Все ему рассказал, и тогда он от моего имени написал на русском языке письмо в райисполком. Что там было написано, до сих пор не знаю, потому что плохо знал руский язык, но он меня обнадежил: «Тебя должны освободить от этой работы».

С этим письмом я поехал в Единцы, попал на прием, и, прочитав его, председатель райисполкома сразу написал на нем свою резолюцию – «Немедленно освободить от работы!» Вернулся домой и сразу пошел в сельсовет. Положил это письмо председателю на стол, развернулся, ушел и больше в родное село не возвращался...

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В 1949 году окончил Педагогический институт в Тирасполе и всю жизнь проработал учителем химии. Вначале пятнадцать лет работал в школе села Коржэуць, а после этого до самой пенсии преподавал химию в средней школе в Единцах. За свою работу получил почетное звание «Отличник народного просвещения МССР», был награжден медалью «Ветеран труда». Даже в партию вступил в 1962 году. В то время я работал директором школы, и однажды меня пригласили и объяснили, что директор школы обязан быть членом партии.

А когда вас принимали, вопросов по поводу отца и брата не возникло?

Только на предварительной комиссии, но сами же люди из нее сказали, что время прошло, Сталина нет, так что нечего ворошить прошлое.

А во время учебы в институте? Там же с вами учились ребята, которые воевали в рядах Красной Армии.

Может, и не так подробно, но они знали мою историю, но никогда никаких вопросов или претензий ко мне у них не было.

Какой вам вспоминается жизнь во времена СССР?

Конечно, было много моментов, которые мне совсем не нравились. Причем, даже не столько в идеологическом, сколько в экономическом плане. Эти вечные очереди везде и повсюду, это постоянное отсутствие в магазинах самых необходимых товаров. Мы же постоянно стояли в очередях, зато в райкомы и райисполкомы продукты возили целыми машинами.

В советское время думали когда-нибудь, что СССР распадется?

Что вы, даже и помыслить никогда не мог. И лишь когда начались события в Польше, вот тут уже призадумался.

Как вы считаете, какой путь лучше всего подойдет для будущего Молдовы?

Думаю, что для Молдовы во всех смыслах было бы лучше в составе Румынии. Думаю, что через некоторое время так и произойдет.

Большая у вас семья?

У нас с женой сын, двое внуков и двое правнуков. Жена у меня, кстати, русская - Ронжина Полина Николаевна. Ее отец тоже был репрессирован. Он работал в лесничестве в Горьковской области, немного выпивал и на этой почве позволял себе неосторожные высказывания, за что и был осужден на 10 лет. Ее мама повторно вышла замуж за человека, которого в 45-м году по работе направили в Молдавию. Она у меня тоже учитель, всю жизнь преподавала русский язык и литературу.

А как ваши родители восприняли, что жена у вас будет русская?

Папа уже был арестован, он ее и не видел, а маме она очень понравилась.

А у родителей жены не возникло вопросов – он, мол, в румынской армии служил?

Никогда таких вопросов не было, хотя ее отчим воевал в Красной Армии.

А дома вы на каком языке общались?

Когда на румынском, когда на русском. Моя жена была очень очень веселая, общительная, никогда не боялась разговаривать и очень быстро выучила язык.

Военные годы часто вспоминаете?

Конечно, вспоминаю. Особено друзей по училищу, хотя с тех пор ни с кем из них не виделся и ничего о их судьбе не знаю…

А к самой войне, как и все нормальные люди, отношусь очень плохо. Это было словно какое-то всеобщее помешательство, которое привело к огромной человеческой трагедии. Подумать только, погибло больше 60 миллионов людей. Эту цифру, не то что осознать, ее даже представить страшно…

Интервью и литературная обработка Н. Чобану